Александр Казанцев - Иномиры (сборник)

— Нет, нет и нет! Их выслали, выслали, отправили на смерть! И они погибли! Такие чудесные люди! А тебя, кристально чистого, эти жестокие сверхлюди хотят судить? Где же гуманность вашего Высшего Разума? Разве он не отбрасывает самой мрачной тени Зла?

Рыдая, Оля теряла власть над собой.

Альсино использовал всю свою силу воли, чтобы внушить ей спокойствие.

Но слезы продолжали душить ее, вырываясь рыданиями.

Моэла подошла к девушке и стала утешать ее, нежно гладя по растрепавшимся волосам. И вдруг… стала заплетать ей косу.

Это так подействовало на Олю, что она, немного успокоившись, даже смогла спросить:

— Его увезут в суд?

— «Нет, родная, — отозвалась Моэла. — Судить будут здесь».

— Кто его будет здесь судить?

— «Верховный Судья Округа».

— Вы, мама Моэла?! — с надеждой воскликнула Оля.

— «Да, его будет судить и Мать, и Судья. Не знаю, кому из них будет тяжелее. Ты сможешь проследить весь обмен мыслями на суде, поскольку необходимо расспросить тебя, непосредственную участницу всего произошедшего».

— Я все, все скажу! Его нельзя осудить, нельзя, мама Моэла! Он у вас такой замечательный, такой преданный своей Миссии!

Слезы, слезы! Они всегда загадочны по своему действию: выражают горе и приносят облегчение, если выплачешься…

Но Оля выплакаться не могла.

Ей предстояло присутствовать на суде…

Глава 3

ВЫСШАЯ МЕРА

Человек всегда был и будет самым любопытнейшим явлением для человека.

Жуткое известие сразило Олю. Она не находила себе места, ей некому было излить все, что клокотало в ней: возмущение, тревогу, страх за любимого человека и горе, разрывающее сердце горе по поводу непереносимой потери друзей.

«Летающая тарелка», принесшая горькую весть, улетела.

Оля не решалась расспрашивать Альсино о том, что он думает о суде над ним. Он остался с Моэлой, быть может беседуя как раз об этом. И Оля, не желая им мешать, вышла в сад и увидела преданно ожидавшего ее Робика. Ведь это единственное, пусть искусственное, но мыслящее существо, перед которым она может раскрыть свою душу!…

И она рассказала Робику все, что так мучило ее.

Робик внимательно, если так можно сказать о машине, выслушал горестные Олины слова.

— Что ты думаешь, Робик? Напряги свою нейронную структуру и сделай вывод, чем это может грозить Альсино?

— Его будет судить мать, — уточнил Робик. — Он передал опасные сведения только своим спутникам, которые погибли. Следовательно, обладательницей этих «опасных знаний» осталась только его невеста, находящаяся вместе с ним.

— Да, это так, — ответила Оля, поникнув головой. — Лучше бы судили меня…

— Но она находится в другом измерении, — невозмутимо продолжал робот, — и не может использовать приобретенные сведения во вред своему миру: помочь там одним людям успешнее убивать других.

— Да нет у меня таких знаний, Робик! Мне и мухи не обидеть! Может быть, формально Альсино и нарушил какие-то обязательства, но лишь ради того, чтобы наши друзья, его сторонники, сами увидели, как устроен мир здесь… Они всего-навсего хотели такой же жизни и для наших людей…

— Следовательно, — с жесткой логикой рассуждал биоробот, — последствий преступления нет.

— Конечно нет, Робик!

— Выводы, которые могут быть сделаны моей нейронной системой, основаны лишь на математической логике.

— Так это мне и нужно было услышать от тебя.

— Приговор Альсино не может быть суровым. Обвиняемый заслуживает не больше, чем порицания.

— Робик! Мне хотелось бы обнять тебя! Ты облегчаешь мою душу, хотя помочь мне пережить потерю близких друзей невозможно. Если бы ты только знал, какими удивительными они были!…

— Мне была бы очень ценна такая информация.

И Оля начала рассказывать Робику о каждом из своих коллег: и о дяде Джо, и о сэре Чарльзе, и об Иецу-ке, и конечно же о Юре Кочеткове. Говорила и утирала слезы.

Робик все слушал и укладывал Олины представления в свою бездонную память, ждущую информации.

Альсино в сад не выходил.

Оля подняла голову, привычно поправляя волосы.

— Робик, Робик! Кто-то летит к нам! Их двое в небе. Может быть, это те судьи, которых ждет мама Моэла?

Оля оказалась права.

Двое в развевающихся полупрозрачных плащах приземлились прямо на садовую дорожку и направилась к дому.

Оля встала со скамейки, выжидательно глядя на них. Робик, копируя ее движения, тоже поднялся.

Один из прилетевших был молод, другой весьма пожилой, судя по седине и спускающейся на грудь белой бороде.

Старший на чистейшем русском языке, не передавая телепатически свою мысль, а произнося четко слова, обратился к Оле:

— Приветствуем вас, девушка иного мира! Мы прибыли вместе с Миредо, чтобы помочь Моэле в нелегком деле, которое ей так тяжело совершить. Как мы догадываемся, вы спутница Альсино?

— Его невеста, — вставил Робик. — Я у них на воспитании.

Старец внимательно посмотрел на биомашину и продолжал:

— Поскольку вы знаете все, что произошло с Альсино в ином мире, мы хотели бы поочередно побеседовать с вами, рассчитывая на вашу помощь. Взаимно узнать друг друга.

— Если б я только могла помочь! — воскликнула Оля.

— При вашем согласии мой молодой спутник Миредо останется с вами. Он музыкант, вернее, историк музыки.

— Я готова, — согласилась Оля, взглянув на невозмутимого Робика.

Старец прошел в дом, а Миредо опустился на скамейку, жестом приглашая Олю сесть рядом. И беззвучно начал:

— «Я жалею, что не могу, как мой старший друг, произносить слова на вашем языке, но я посвятил себя передаче мыслей и чувств музыкальными звуками и изучаю, как с течением веков не раз менялись их сочетания. Это самый универсальный язык для всех времен, народов и даже миров».

— Я очень люблю музыку, — призналась Оля.

— «Тогда мы поймем друг друга. Я знаю, какой наш музыкальный период соответствует вашему времени».

Оля внимательно посмотрела на нового знакомого. У него были женственные черты лица, голубые глаза и светлые, спадающие на плечи локоны, напомнившие Оле Альсино в ложе Большого театра.

— А я думала, вы — юрист, если будете судить…

— «У нас не законы, а традиции, и судят только по справедливости».

У Оли отлегло от сердца.

.- «Прежде, чем расспрашивать вас, я расскажу вам о себе. Я слыву за большого чудака. Музыкальные формы за тысячелетия неузнаваемо менялись. Мелодии приходили и уходили, уступая место шумам и ритмам, но неизменно было одно: они всегда выражали состояние души. И глубинное отражение человеческих чувств я отыскал именно в старинной музыке. И даже взялся своими руками воссоздать доисторический струнный инструмент, на котором, касаясь струн мягкими молоточками, можно было извлекать звуки самой разной окраски, лучше всего действующие на подсознание человека. Ведь каждый, слушая музыку, воспринимает ее по-своему. И все-таки она, как ничто другое, лучше передает состояние души. Не правда ли?»