Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Дорога доблести
Маргрета невероятно удивилась, получив от команданте этот листок бумаги; я потребовал, чтобы она перевела мне слова офицера. Она перевела, и я взглянул на общую сумму долга.
Больше восьми тысяч песо!
Не нужно было обладать глубоким знанием испанского языка, чтобы прочесть счет — почти все слова были родственны английским. «Tres horas» — «три часа», следовательно, нам надлежало оплатить три часа пользования «aeroplano» — слово, которое я уже слышал от Маргреты; оно означало летательную машину. Нам предстояло оплатить также время, затраченное на нас лейтенантом Сансом и сержантом Домингесом. Плюс мультиплика-торный фактор, означавший, как я решил, накладные расходы или что-то вроде того.
Кроме того, топливо для aeroplano и эксплуатация последнего.
«Pantalones» — это штаны; прилагался чек за ту пару, что была на мне.
«Falda» — юбка, a «camisa» — блузка; костюм для Маргреты оказался весьма дорогим.
Один пункт меня особенно поразил — не суммой, а тем, что его вообще включили: я-то думал, что мы гости, но в счете фигурировали два ленча по двенадцать песо каждый.
Здесь была даже плата за время самого команданте.
Я хотел спросить, сколько долларов в восьми тысячах песо, но промолчал, сообразив, что не имею ни малейшего представления о покупательной силе доллара в мире, куда нас зашвырнуло.
Маргрета обсудила счет с лейтенантом Сансом, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Последовал взрыв восклицаний, а также размахивание руками. Она выслушала и сказала мне:
— Алек, это вовсе не выдумка Анибала и даже не жадность команданте. Тариф на этот вид услуг — спасение на море, использование aeroplano и так далее — установлен Distrito Real, то есть Королевским округом, иначе говоря, самим Мехико-Сити. Лейтенант Санс говорит, что высшими государственными кругами движут экономические соображения и на все последующие уровни оказывается давление с целью сделать общественные услуги платными, дабы снизить государственные расходы. Он говорит, что если команданте не потребует с нас плату за спасение, то королевский инспектор, обнаружив это, вычтет деньги из жалованья самого команданте. Плюс наказание, которое королевская комиссия найдет подходящим для данного случая. Анибал хочет, чтобы ты понял, как ему неловко. Если бы aeroplano принадлежал лично ему, мы стали бы просто его гостями. Он всегда будет смотреть на тебя как на друга, а на меня как на сестру.
— Скажи ему, что мои чувства к нему столь же горячи, и сделай это, по меньшей мере, так же цветисто, как он.
— С радостью. И Роберто говорит, что испытывает то же самое.
— Значит, все сказанное относится и к сержанту. Но выясни, пожалуйста, где и как мы можем найти американского консула. Мы с тобой попали в хорошую переделку.
Лейтенант Санс получил приказ обеспечить нашу явку в суд в четыре часа, после чего нас отпустили. Санс велел сержанту Роберто проводить нас к консулу, а потом обратно в суд, выразив сожаление, что его служебное положение не позволяет ему сопровождать нас лично, щелкнул каблуками, склонился над рукой Маргреты и поцеловал ее. Из простого знака вежливости он устроил целое представление. Впрочем, я видел, что Маргрете это доставило массу удовольствия. Увы, у нас в Канзасе такому не обучают. Я много потерял.
Масатлан лежит на полуострове. Казарма береговой охраны находится на его южном берегу, неподалеку от маяка (он самый высокий в мире, что весьма впечатляет). Американское консульство расположено примерно в миле оттуда — на северном берегу. Чтобы дойти до него, надо пересечь весь город по avenida Мигеля Алемана — приятная прогулка, примерно на полпути улицу украшает очаровательный фонтан.
Беда в том, что идти нам с Маргретой пришлось босиком.
Сержант Домингес не предложил нам взять такси, а мне напрашиваться было, разумеется, неудобно.
Сначала ходьба босиком не казалась мне делом первостепенной важности — на улице было немало босых ног, и далеко не все они принадлежали детишкам (и без рубашки был отнюдь не я один). В детстве я расценивал возможность побегать босиком как сказочную роскошь, как редкостную привилегию. Я бегал босиком все лето и с огромным сожалением надевал ботинки, когда приходило время снова идти в школу.
Но уже после первого квартала я стал удивляться, почему в детстве я с таким нетерпением ждал момента, когда можно будет побегать без ботинок. Вскоре я попросил Маргрету сказать сержанту Роберто, чтобы он, если можно, не спешил так, ибо я хочу выбирать затененные участки пути — этот чертов тротуар прямо-таки поджаривает мне пятки!
(Маргрета не жаловалась ни на что, но мою просьбу переводить не стала — и я немного на нее рассердился. Я постоянно находил прочную опору в ангельском спокойствии Маргреты… но следовать ее примеру мне было как-то не с руки).
В общем, я уделял состоянию моих бедных, нежных, розовых, незаслуженно оскорбленных ступней все больше внимания, страшно жалел себя и все время удивлялся, как мне пришло в голову расстаться с Божьей страной.
«Я плакал, что бос, пока не встретил безногого». Не помню, кто первый сказал это, но данная сентенция, безусловно, является частью нашего культурного наследия и должна остаться в веках.
Именно это произошло со мной.
Примерно на полпути, там, где avenida Мигеля Алемана пересекается с calle Акила Сердана, находился фонтан, у которого мы повстречали нищего. Он поглядел на нас снизу вверх и с улыбкой протянул пригоршню карандашей. А смотрел он снизу вверх потому, что сидел в низенькой инвалидной коляске и ног у него не было.
Сержант Роберто окликнул нищего по имени и бросил ему монетку. Тот ловко поймал ее ртом, а потом опустил в карман. «Gracias», — сказал он Роберто и переключил внимание на меня.
— Маргрета, — сказал я торопливо, — пожалуйста, скажи ему, что у меня нет буквально ни одной монетки.
— Хорошо, Алек. — Она присела на корточки, чтобы видеть глаза нищего. Потом встала: — Пеле просит перевести тебе, что все в порядке. Когда ты разбогатеешь, он тебя обязательно поймает.
— Будь добра, передай ему, что я непременно вернусь на это место. Обещаю.
Она так и сделала. Пепе широко улыбнулся, послал Маргрете воздушный поцелуй и отдал честь нам с сержантом. Мы пошли дальше.
А я перестал столь демонстративно оберегать ступни. Пепе заставил меня переоценить ситуацию. С тех пор как я узнал, что мексиканское правительство не рассматривает наше спасение как свою почетную привилегию, а считает, что я обязан его оплатить, мне все время было ужасно жаль себя, я чувствовал себя обиженным, лишним. Я бормотал под нос, что мои соотечественники, называвшие мексиканцев пиявками, живущими за счет туристов-гринго, абсолютно правы! Не Роберто, не лейтенант, а другие. Ленивые паразиты, все норовят стащить доллар у янки!
Как Пепе.
Я перебрал в памяти всех встречавшихся сегодня днем мексиканцев, каждого, кого мог припомнить, и у каждого мысленно попросил прощения за мои низкие мысли. Мексиканцы — просто наши попутчики на долгом пути от сумрака к вечной тьме. Некоторые из них несут свое бремя достойно, другие — хуже. А некоторые тащат особо тяжкую ношу и делают это мужественно и с гордостью.
Как Пепе.
Еще вчера я купался в роскоши — сегодня я нищ и весь в долгах. Но у меня есть здоровье, ум, есть две руки… и есть Маргрета. Моя ноша легка, и я понесу ее с радостью. Спасибо тебе, Пепе.
Над дверью консульства висел небольшой американский флаг, а на двери — большой государственный герб. Бронзовый. Я дернул висячий звонок.
После довольно долгого ожидания дверь чуточку приоткрылась и женский голос потребовал, чтоб мы убирались вон. (Перевод не требовался, тон говорил сам за себя.) Дверь стала закрываться. Сержант Роберто громко свистнул и что-то крикнул. Дверь снова приоткрылась, начался диалог.
— Он требует передать дону Амброзио, что тут находятся два американских гражданина, которым нужно с ним немедленно повидаться, так как в четыре часа их будут судить, — сказала Маргрета.
Нам опять пришлось ждать. Примерно минут через двадцать горничная впустила нас и провела в затененный офис. Вошел консул, свирепо поглядел мне в глаза и потребовал объяснить ему, по какому праву я нарушаю его сиесту.
Но, увидев Маргрету, он заметно смягчился. И обратился к ней со словами:
— Чем могу служить? Не окажете ли честь моему скромному дому, выпив стаканчик вина или чашечку кофе?
Даже босая, даже в своем крикливом наряде, Маргрета оставалась леди… А я был бродягой. И не спрашивайте меня почему — это факт, и все тут. Эффект такого рода обычно присущ мужчинам, но встречается и у женщин. Попробуйте определить его словами и тут же обнаружите, что пользуетесь такими понятиями, как «королевский», «благородный», «аристократичный», «врожденные манеры» — то есть словами, которые есть анафема с точки зрения американского демократического идеала. Говорит ли это в пользу Маргреты или в пользу американского идеала — пусть разбираются школьники, пишущие сочинения на заданную тему.
