Владимир Немцов - Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

Молча, почти не дыша, Багрецов шагнул в темноту люка, нащупал там первую ступеньку и вдруг со всей ясностью представил себе, что с этой ступеньки начинается дорога в космос. Он поднимается все выше, выше, сердце сжимается от волнения и радости, и все же тайная тревога ни на минуту не покидает его.

Внизу слышится мелодичное позвякиванье, будто кто-то стучит молоточком по цимбалам. Это поднимается Поярков. Видимо, металлические части его скафандра ударяются о звонкие перекладины лестницы.

«Значит, он уже закрыл нижний люк», — подумал Вадим, вспомнив свое первое неудачное путешествие.

Центральная кабина, где находились радиопередатчики и другая основная аппаратура, была освещена. Это Набатников, последним осматривая «Унион», нарочно оставил здесь свет, чтобы Пояркову и Багрецову не плутать в темноте. Горели плафоны и в радиальном коридоре, который вел в отсек, где в данном полете должны находиться люди.

Не случайно, что Багрецов, и даже Бабкин, который во время своего ионосферного полета исходил все коридоры «Униона», ничего не знали о безымянной камере, приспособленной для человеческого существования в течение всего времени полета.

Благодаря огромному объему диска ее можно было запрятать глубоко внутрь. Со всех сторон камеру окружали отсеки, заполненные газом, внутри которых было множество защитных переборок, как у подводной лодки. Поэтому сравнительно небольшие метеориты вряд ли смогли бы нанести вред экипажу «Униона». Сила удара будет значительно ослаблена, прежде чем метеорит достигнет стенок кабины с людьми.

Из этих же соображений защиты экипажа Поярков категорически отказался от огромных иллюминаторов, сквозь которые так приятно было бы наблюдать звездный мир. Во-первых, мир этот удобнее наблюдать с земли через телевизионные телескопы, расположенные в верхней части диска. А во-вторых, ни «космическая броня» Литовцева, ни более совершенные прозрачные материалы не смогут полностью защитить людей от солнечной и космической радиации, от температурных воздействий и тем более от возможной метеоритной опасности.

— Огромные окна, как в салоне волжского теплохода, нужны только героям фантастических романов, — доказывал Поярков своим противникам, которые ратовали за «космическую броню». — Ведь человек летит в космос не затем, чтобы любоваться пейзажами. И прежде всего он должен чувствовать себя в безопасности.

Вот почему кабину для людей поместили внутри диска, а наблюдать за окружающим можно было с помощью специальных оптических устройств, чем-то напоминающих перископы подводной лодки.

Все это было знакомо Вадиму еще раньше, когда он привыкал к условиям будущего полета. Вместе с Поярковым часами он сидел в кабине, притянутый ремнями к креслу, учился видеть совершенно необычным зрением, когда у тебя перед глазами что-то вроде «кинопанорамы». Над ее основным экраном поместился еще один, позволяющий видеть все, что творится над головой, а внизу на третьем и четвертом экранах должна быть видна Земля и, как в зеркальце автомашины, то, что остается позади.

К этому не сразу привыкнешь. Но так показалось вначале. А сейчас, когда Багрецов вошел в полутемную кабину, где светились лишь стрелки и цифры приборов, то ему представилось, что иначе и видеть нельзя. Круговой обзор, и не только в плоскости, но и в пространстве. Не надо вертеть головой. Вроде как на затылке у тебя появились глаза. Да и не только на затылке.

Прямо перед собой ты видишь освещенный купол башни, несколько поясов окружающих ее окон, плоскую крышу института с корзинками и решетками радиолокаторов, нацелившихся в небо. На втором экране — яркие предрассветные звезды. А внизу — абсолютная темень. Ведь «Унион» пока еще отдыхает, лежит на земле. И наконец, последний, четвертый экран. Вдали цепочка гор, просторное поле ракетодрома, и ходит по нему взад-вперед высокий, грузный человек в светлом плаще. Это Набатников. О чем он думает? О чем?

В кабине вспыхнул яркий свет, его зажег Поярков.

— Ну что ж, подключаемся, — весело сказал он, садясь рядом с Вадимом и вставляя в поясную фишку колодку со штепселями. — Марк Миронович, наверное, уже дожидается. Нервничает.

— Ему разрешено нервничать, — заметил Вадим, также через шланг подключаясь в радиотелеметрическую систему.

На приборной доске зажглась контрольная лампочка. Это значит, что заработал один из передатчиков, который предназначен только для того, чтобы точно и объективно сообщать на Землю о здоровье путешественников. Об этом будут знать не только Марк Миронович, не только Набатников и Дерябин, но и некоторые ученые из Академии медицинских наук, специалисты из Центра космической связи, будут знать и в других институтах, где установлены специальные аппараты для приема зашифрованных телеметрических, передач. Но только сами космонавты останутся в неведении, каков у них пульс, кровяное давление и как работает сердце.

На это им не следует отвлекаться, и меньше всего они должны об этом думать. На приборной доске, на различных пультах — всюду, куда ни глянь, на стенках кабины, даже на потолке размещены приборы, сигнальные лампочки, крохотные самописцы и осциллографы. Все, что касается технического состояния «Униона» и внешних условий, в какой-то мере влияющих на полет, все это могут определить по приборам и «командир корабля» и «наблюдатель» Багрецов. Все узнают, кроме того, что происходит у них в организме в столь необычных условиях.

Перед вылетом кто-то из врачей предложил поставить в кабине телевизионную камеру, чтобы наблюдать за космонавтами.

Однако существовали веские причины, почему следовало бы отказаться от телекамеры в кабине космонавтов. На специальных телевизорах вполне возможен прием этого изображения. А если так, то нетрудно догадаться, откуда оно передается. Но, как уже было решено, преждевременная сенсация только бы повредила делу.

Здесь надо сказать еще об одном методе наблюдения за космонавтами, о котором ничего не знали ни Поярков, ни Багрецов. В нем не было той неприятной особенности, когда ты чувствуешь себя постоянно на виду и за тобой следят по телевизору. Димка — тот бы, вероятно, стал позировать, а Поярков отворачиваться.

Новый метод наблюдения, даже если о нем рассказали бы и тому и другому, не вызвал бы у них протеста или просто неловкости. Однако, как говорится, «для чистоты эксперимента» пусть космонавты остаются в неведении. Дело касается самого сложного — нервных клеток мозга, которые могут быть подвержены действию космической радиации. Ведь пока еще многое остается неясным…

Сейчас в ожидании отлета именно об этом и зашла речь.