Алексей Корепанов - Найти Эдем (Сборник)

В мире царили ночь и тишина. Спали дома, спали тротуары и газетные киоски, спали деревья и скамейки у подъездов. Только фонари и светофоры несли свою ночную службу. И все вокруг заполнял лунный свет.

Он сидел на балконе, подперев щеку ладонью, пристально смотрел на луну, словно стараясь изучить и запомнить все ее пятна, и мысленно был уже там, на светлых лунных равнинах, расплескавшихся до подножий изъеденных временем гор, на склонах которых жили луняшки — маленькие пушистые зверьки с круглыми изумленными глазами.

И наступал миг, когда лунное сияние окутывало его, и отрывало от старого трехногого табурета, и мгновенно переносило на лунную равнину, в мягкую светлую пыль, в которой по щиколотку утопали ноги. Конечно, он знал, что на Луне нет воздуха, но воздух все-таки был, и он дышал им, и подставлял лицо легкому ветерку, дующему из-за изломанных горных вершин. Над горами в черном небе горели роскошные звезды, окружая немигающее солнце, а сбоку тепло голубела Земля.

Он стоял посреди лунной равнины, а с горных склонов длинными прыжками спускались мохнатые луняшки, подбегали к нему и затевали хоровод на равнине под звездным небом. Луняшки терлись о его ноги пушистыми боками, прыгали через его протянутые руки, совершая замедленные сальто в лунном воздухе, гонялись друг за дружкой, зарывались в лунную пыль, прятались за его спиной и кувыркались, кувыркались на лунной равнине.

Луняшки считали его другом, он чувствовал их доброжелательное отношение и тоже бегал и возился вместе с ними в лунной пыли под недремлющим оком голубой соседки по космосу, на которой, в комнате на четвертом этаже блочного дома, на широком диване спала его жена.

Эти игры вел он с луняшками каждое полнолуние. И ждал, постоянно ждал, когда оно придет.

— Пойдем со мной, — сказал он луняшке, доверчиво вскарабкавшемуся ему на руки. — Посмотришь, как у нас. — Луняшка тихо сопел, прижавшись к его груди. — А потом назад.

Луняшка заморгал изумленными желтыми глазами и свернулся клубком.

Лунное сияние охватило их и мягко перенесло с лунной равнины на земной балкон. Луняшка вертел головой, рассматривая фонари и светофоры. Луна сияла.

Распахнулась балконная дверь и на балкон ворвалась жена, всклокоченная, в распахнутом халате.

— Где ты был, негодяй? Где ты был, я спрашиваю! — Свистящий шепот каждое мгновение готов был перейти в крик.

Он стоял в трусах на балконе, прижимая к груди замершего луняшку.

— Лазишь к этой суке-одиночке? — Жена мотнула головой в сторону соседней лоджии. — Ничего, я ей устрою!

— Вот, — сказал он, протягивая к ней руки. — Смотри, какой забавный. Это с Луны. И никуда я не лазил.

— Скотина!

Резким движением жена выбила из его рук луняшку, ударила по лицу. Луняшка перелетел через балконные перила и неслышно исчез в пустоте.

Несколько мгновений он оцепенело разглядывал свои руки, потом перегнулся через перила, всматриваясь в кусты, растущие возле дома. Ни шороха, ни звука в лунном свете.

Он оттолкнул жену, бросился в комнату, оттуда выскочил в прихожую, ударившись коленом о стул, распахнул дверь и босиком помчался вниз, перепрыгивая через ступени.

Долго шарил в кустах под балконом, порезал ногу осколком стекла и нашел бельевую прищепку и кузов от игрушечного грузовика. На балконе громко и зло плакала жена. В доме загорались окна.

Он посмотрел на луну и побрел к подъезду.

— Надо милицию вызвать, — говорили вверху.

Отныне каждое полнолуние он уходит на кухню, включает свет, садится у стола и курит, курит… Жена грозится вызвать врачей, а он молчит и смотрит на голую стену».

Не знаю. Мне не очень по душе «научно-техническая» фантастика. Мне по душе вот такая фантастика. Даже вроде бы не фантастика, а что-то… В общем, не в терминах дело.

Эта фантастическая миниатюра вернула мне рабочее настроение, и поколебать его не могли ни насморк, ни головная боль. Первым делом я отнес рассказ в секретариат, заглянул на обратном пути в машбюро и авансом выдал несколько комплиментов Шурочке и Раисе Григорьевне. Потом, пользуясь тишиной, угнездившейся в комнате в отсутствии Цыгульского, с ходу написал четыре ответа на письма любителей фантастики и вообще постарался полностью реализовать первую часть знаменитого социалистического принципа «от каждого — по способностям, каждому — по труду». В результате своей активной деятельности бумажный айсберг на столе основательно подтаял. Состоялись у меня и полезные разговоры в отделе писем и в отделе информации, и телефонная дуэль с руководством комбайнового завода по поводу увеличения количества призов победителям задуманной мной викторины.

В итоге, вечером я возвращался домой с приятным ощущением не напрасно прожитого дня. «Срывай день», — так, кажется, советовал Гораций? Это приятное ощущение не стерлось в длинной и нервной очереди за колбасой, и не пропало в толкотне за свежим хлебом. Я сохранил его до самого дома и легко взбежал на свой второй этаж, прижимая к боку полиэтиленовый пакет с гастрономической добычей. Дверь квартиры Рябчунов была распахнута настежь, в прихожей горел свет, на стуле, словно брошенный впопыхах, лежал женский плащ, свисая рукавами до пола, а из глубины квартиры доносились охающие рыдания Марины. Я, не мешкая, вошел в прихожую соседей, заглянул в комнату и обнаружил сидящую в кресле Марину с расплывшейся от слез косметикой на лице и стоящего у окна хмурого Бориса в распахнутой штормовке. Марина мяла в руке носовой платок, Борис курил и стряхивал пепел прямо на роскошный желто-красный полосатый палас. Я оглянулся. Дверь в Костину комнату тоже была распахнута настежь и там тоже горел свет, но Кости там, кажется, не было.

— Что случилось?

Плечи Марины затряслись от рыданий, а Борис, не глядя, ткнул окурок в горшок с кактусом, нервно дернул узел галстука и мрачно ответил:

— Костя пропал.

Я опустил пакет на пол и сел на диван.

— Когда?

— Вчера утром ушел в школу, потом, видимо, появился, сумка лежит. Борис мотнул головой в сторону Костиной комнаты. — Мы с Машей были на работе, пришли вечером…

— Мы уже и в милиции… — прорыдала Марина, с отчаянием глядя на меня. — Ни записки, нич-чего-о!..

— Вы с ним не ссорились? Не качали права, на психику не давили?

Борис растерянно пожал плечами.

— Вроде нет.

— Какая психика? — воскликнула Марина. — Мы и общались-то только за ужином. Он вечерами из комнаты своей не выходил, я на кухне, а Боря лабораторные всю неделю проверяет. Какая психика-а?..

Печально, когда плачет ребенок, но еще печальней — когда плачет женщина. Я вспомнил слова Ларисы о пассиях и чтении стихов в подъездах и высказал соответствующее предположение.