Владимир Заяц - Город, которого не было

Темнота зафыркала, зачмыхала, зазвенела в сдерживаемом смехе, загоготала в кулак. Охотник обиженно замолчал.

- Допустим, что все это так, но как же вы его застрелили на бегу да еще утиной дробью? - саркастически поинтересовался Садовник.

- Не стрелял я,- буркнул Охотник, еще не веря в то, что и на сей раз никого не удалось убедить.- Он сам помер. От страха. Разрыв сердца произошел. А из под шкуры его потом я выковырял целую кучу картечи. Взвесил - двадцать пять килограмм оказалось. С таким грузом бегать тяжело. Может, еще и поэтому сердце не выдержало.

Друзья еще немного посмеялись и умолкли - на этот раз надолго.

Они молчали, глядя в небо и чувствуя, как бездонная чернота его со всеми звездами неудержимо наваливается на них, охватывает со всех сторон и растворяет в себе без- остатка. Торжественная тишина лилась сверху, и люди, глядящие в небо, ощущали, что мерно пульсирующая вечность коснулась их своим крылом.

И тогда начинал говорить Пришелец, и слова его были, как музыка. Он рассказывал о радужных вспышках космического излучения, которые он способен увидеть, о многоцветной искрящейся иллюминации метеорных дождей на газовых гигантах, о могучих ослепительных потоках энергии, вырывающихся из спирали газа, ввинчивающегося в нейтронную звезду, и о страшном реве рождающихся квазаров.

Как всегда, они разошлись поздно, и до тех пор, пока последний гость не закрыл за собой калитку, за дощатым забором, отгораживающим двор Пришельца от соседнего, без устали взад-вперед маялась соседка Пришельца неугомонная бабка Федосия. О ней стоит рассказать особо.

9

Когда-то давно жила-была в глухом сельце Киевской области юная девушка Федосийка. Была она веселой, расторопной, всегда готовой выкинуть какую-нибудь забавную штучку, совсем в духе гоголевских "Вечеров на хуторе близ Диканьки". И возы затаскивали на крышу, и ворота снимали, и собак сажали на дерево, и пустые тыквы надевали на головы, с успехом представляя "врага рода человеческого". Во всех этих проделках, наряду с хлопцами, а то и верховодя ими, принимала участие русоволосая хохотунья Федосия. Летними вечерами, когда месяц, словно золотой челн, скользил среди серебристых облаков, девчата собирались где-нибудь у тихого ставка под вербой и, усевшись на скамейку, рассказывали друг другу жуткие небылицы о нечистой силе. И когда ночь неспешно переваливала за полночь, каждый новый рассказ был еще страшнее, девчата вскрикивали от сладкого ужаса, теснее прижимаясь друг к другу.

Я помню одну из таких историй, которую поведала мне бабка Федосия. Она уверяла, что случилось это на пятый год ее замужества.

Стал муж ее Макар через меру в рюмочку заглядывать, поздно домой приходить и язык свой распустил настолько, что через каждое слово то бога, то черта вспоминал.

Вот возвращается он однажды поздно вечером домой. Не видно ни зги, хоть глаз выколи. Хорошо еще, что дождей не было и можно было идти, держась середины дороги.

И вдруг слышит Макар, что сзади кто-то сопит и пыхтит. И сопение это на человеческое вроде не совсем похоже.

- Кто там? - спросил Макар и на всякий случай перекрестился.- Это ты, Степан? Чего это ты, сосед, так поздно шляешься? Или лишнего хватил? Чего тогда не видел я тебя там, где все люди добрые пьют? Не было тебя у Хивроны. Это я точно помню. Кум Василь был, и Маромон придурковатый тоже был, и Кузьма Черный приходил. А тебя - нет, не помню. Что скажешь на это?

Предполагаемый сосед безмолвствовал, даже сопеть перестал.

- Ну ладно,- дрогнувшим голосом произнес Макар, напрасно пытаясь говорить по-мужски уверенно и спокойно.- Ты, добрый человек, иди своей дорогой. А я пойду своей.

И он чуть заторопился к своей хате. Тотчас же сопение возобновилось. Страх прояснил мысли, и Макар неожиданно понял всю жуть своего положения. Он, спотыкаясь, побежал, но таинственный преследователь не отставал.

- Иже еси на небеси... хлеб наш насущный дай нам днесь... и смертью смерть поправ...- судорожно выдыхал Макар из горящих легких слова из всех известных ему молитв.

Вдруг из туч, как пробка из воды, выскочил полный месяц и внезапно озарил землю ясным тихим светом.

Макар оглянулся, ожидая увидеть нечто ужасное, и вдруг рассмеялся дурным смехом: за ним бежала... свинья.

- Фу ты, черт,- проговорил он, чувствуя жжение в горле и вытирая лицо полотняным рукавом.- Хорошо, хоть никто не видел! А я-то думал!

- И правильно думал!- зловеще прохрипела свинья, не спеша подходя к остолбеневшему мужику и зло посверкивая зеленым огнем маленьких глазок.

Что тут сталось с мужем Федосии! Всего он и сам не помнил. Помнил только, что сердце его с такой силой ударило в грудную клетку, что чуть не проломило ее. Он подпрыгнул на месте и рванул вперед со скоростью, на которую не способен ни один смертный.

Макар ворвался в хату, задвинул задвижку, набросил крючок и, торопливо нашарив полено скрюченными от непомерного страха пальцами, подпер им дверь.

С помертвевшим лицом метался Макар по хате, выглядывая в оконце. И он увидел...

Свинья, стоя на задних ногах, упираясь передними в стену, крошила побелку и всматривалась через стекло в темную комнату.

- Выходи, Макар,- насмешливо хрюкала она.- Поговорим о черте. Знать, интересует он тебя, коли вспоминаешь его ежечасно. Ну, выходи, голубок, другого случая, может, не будет.

Распатланная Федосия, икая от испуга, полными пригоршнями лила свяченую воду из горшка на стекло, и она, стекая на пол, наполняла помещение запахом мокрой глины.

Много подобных историй рассказала нам бабка Федосия. А как она пела! Я и сейчас вспоминаю: "Ой, чий то кiнь стоiть, да й сива гривонька..." Эти чудесные слова, эта прекрасная мелодия завораживали слушателя и заставляли трепетать от восторга сердце.

Федосийка, рано оставшаяся без отца, по настоянию матери вышла замуж за соседа-вдовца, когда ей только-только исполнилось восемнадцать.

Сосед был высоким, строгим, подтянутым, носил полувоенный френч и лихо подкручивал усы.

Одного за другим родила Федосия четырех детей - трех мальчиков и девочку. Младшенький в два года от дифтерита помер. Все меда из кавуна перед смертью просил. Только где его взять было в марте? Старшего на войне убили, где-то в Трансильвании. Осталось двое - сын и дочь. После смерти отца все они переехали в Глуховичи, потому что Федосия хотела, чтобы дети ее получили городские специальности.

Сын закончил в Глуховичах профтехучилище, дочь - медучилище. Сын женился на киевлянке, переехал в Киев и поступил работать на завод "Большевик". Дочь вышла замуж за курсанта КВИРТУ, которого после окончания училища отправили на "точку" на Дальний Восток.