Михаил Белов - Восьмая тайна моря

Профессор рассмеялся:

- Твои упреки в безграмотности отношу к тому философу, который носился с этой идеей. Я не разделяю ее. Я просто ощутил в Холостове какие-то неуловимо чуждые тенденции. Только и всего. А ведь он моложе нас, Алексей. - В голосе Лобачева появились нотки раздумья. - Гляди... Вот эта земля - она пропитана кровью и потом моих предков и моих современников. Помнишь нашу молодость? Мы были юнцами, а как горели!

Еремин молчал. Он смотрел на пустынный пляж. Ночной дождь выстирал его. Темно-желтая полоса песка без единого следа тянулась далеко на восток, к выходу в океан. Слева висели обрывистые зеленые берега. Справа - водяная гладь. И полоска песка между ними казалась широкой дорогой, уходящей навстречу восходящему солнцу.

В то далекое хмурое утро именно отсюда, с этого мыса, прижимаясь к скалистому берегу, партизанский отряд Лобачева двинулся навстречу новой жизни. Партизаны один за другим по неверным мосткам сходили с шаланды на берег. Первым по влажному песку пошел Еремин. Он как бы прокладывал первый след. Он чувствовал себя открывателем нового мира.

А разве забудешь этот рейд по песчаной целине, подъем по крутому берегу, внезапный удар по врагу? Это была их последняя схватка с врагом...

Еремин взглянул на Лобачева. Тот лежал с закрытыми глазами и, кажется, дремал. В бухте зарябила вода, засверкала на солнце бесчисленными золотыми искорками. "Как горели..." еще звучали в ушах полковника слова Лобачева. Да, Николай Николаевич, у нас был огонь души. Он горит и сейчас. И у нашего молодого поколения немало этого огня. Его всегда радовала молодежь. Дети стоят в дружном ряду со своими отцами. Они перенимают из их рук эстафету борьбы, созидания, больших и смелых дел.

В них много красоты и размаха. Они дерзают, и ты прекрасно это знаешь, Николай Николаевич. Но я понимаю тебя, мой старый друг. Тебя беспокоит Панна. Ты в двадцать лет командовал отрядом партизан. Твоя дочь в двадцать лет еще не нашла точки приложения своих сил. Она не имеет любимой мечты, любимого дела. Студентка университета, она весьма слабо представляет свое будущее. Когда и где она отстала? И отстала ли? Может быть, она еще в поисках?

- На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн, вдруг раздался рядом звонкий голос Панны. - Здравствуйте, Алексей Васильевич.

- Здравствуй, Панна. И чего тебе не спится? Говорят, утренний сон - девичий сон.

- Я не так молода, чтобы спать по утрам.

Он посмотрел на нее. В босоножках, ситцевом платье. В глазах веселые огоньки.

- Все такая же.ежистая. Пора бы подумать о себе.

- Успеется! - она поставила чемоданчик на плащ палатку и заглянула в котелок. - О-о! Пища богов! Алексей Васильевич, милый, подогрейте, а я пойду выкупаюсь.

Еремин рассмеялся, - столько было непосредственности в ее просьбе. Он принялся разжигать тлеющий костер.

Панна скинула платье и оказалась в купальнике из черной шерсти плотной вязки. Натянув на голову белую резиновую шапочку, она зашагала вдоль берега упругим шагом спортсменки. Вот она разбежалась и прыгнула в воду. Поплыла. Баттерфляй. Красивый стиль. Руки с силой вырывались из плотной воды, проносились по воздуху и плашмя падали в воду - не руки, а крылья бабочки. Гибкое тело стремительно поднималось и опускалось, искрились брызги, и это усиливало сходство с огромной яркокрылой тропической бабочкой, летящей над водой. Чтобы лететь вот так, легко и красиво, требовались огромное напряжение, большая физическая сила, выносливость и очень сложное, отточенное мастерство.

Еремин улыбнулся. В тридцатых годах он увлекался водным спортом и не раз пробовал плавать баттерфляем - стиль только что начал входить в моду. Десять - пятнадцать метров он еще порхал над поверхностью бассейна, а потом начинал задыхаться, широко, судорожно раскрывал рот, руки отказывались работать...

Какой полет! Еремин не отрывал глаз от Панны. Она отплыла более чем на пятьдесят метров и, по-видимому, вовсе не устала. Руки ее все так же легко и красиво порхали над бухтой, тело стремительно вырывалось из воды... Панна ровными взмахами плыла к берегу.

- Не знаю, что происходит с ней, - пробормотал Еремин, снял котелок с костра и повесил чайник.

- Я, кажется, задремал, - сказал Лобачев, приподнимаясь. - Что такое? Панна? Откуда вы взялись, сударыня? Мамы нет, чтобы отшлепать тебя. Ты же простудишься!

Панна выбежала из воды и бросилась отцу на шею.

- Ну будет, дочка, будет.

Она уселась рядом и вытянула загорелые ноги.

- Вот возьму и выйду замуж.

Лобачев беспомощно развел руками:

- Алексей, что она говорит?.. Ты послушай только. Дитя...

- Николай Николаевич, она уже не ребенок... Уха остынет, Панна Николаевна.

- Дочка, кто же твой жених? - спросил Лобачев.

- Грузчик, тять, грузчик, - не оборачиваясь, сказала она.

- И то слава богу, хоть не ресторанный шаркун.

"Неужели Щербаков?" - подумал Еремин.

- Вот пошли времена, - вздохнул Лобачев. - Ты понимаешь, Алексей, что творится на белом свете? Извольте: "Я выхожу замуж". Эх, дочка, дочка...

- Папа, а что плохого я сделала?

- Все, дочка. Все у тебя получается не по-человечески.

- Я не лучше и не хуже других. Дух времени такой...

- Нет, дочка, ты ошибаешься. Дух времени...

- Отец, я все это понимаю. Дух времени - традиции отцов, целина, электроника, первые космонавты... Ты же не раз говорил, что я умница. Так скажи мне, разве не врываются угрозой нашему духу времени американские атомные грибы над Тихим океаном? Почему вы забываете об этом? Почему, Алексей Васильевич?

- Хорошо, Панна. Но какой же вывод ты делаешь из этого?

Панна молчала.

- Может быть, такой: живи, пока живется? Ты, Панна, заблудилась в трех соснах. Мы знаем об атомном грибе, поэтому и ведем свое трудовое наступление с таким размахом. И не только трудовое... Не надо зарываться в тину мещанства. "Живи, пока живется" - какая подлость! Философийка мещанина, убивающая все святое и светлое в душе человека... А паниковать не будем, нет!

- Как все ясно вам, Алексей Васильевич, - сказала Панна.

- Всем это ясно, Панна, всему нашему народу. Возьми-ка ложку, уха остынет.

Лобачев и Еремин стали собираться домой. Панна съела уху и вымыла котелок.

- А к жениху, Панна, присмотрись. Поспешишь - людей насмешишь, - сказал Лобачев и закинул рюкзак аа плечо. - Пошли, Алексей.

В десять утра полковник Еремин был у себя в кабинете.

Воскресный город шумел за окном. После дождя он выглядел чистым и нарядным.

Еремин подошел к столу и положил руку на телефонную трубку. Усмехнулся. Времена Шерлока Холмса давно миновали, но то, что он сейчас собирается делать, как раз было в духе прославленного сыщика. Еремин хотел убедить себя в том, что звонить не надо, и не мог. Такое бывало с ним и раньше. Самое лучшее средство избавиться от навязчивой мысли - сразу же все выяснить и забыть.