Яна Дубинянская - Кукла на качелях

И я, конечно, отвечаю ему:

— Ты всегда умел красиво говорить, Дэн. У твоих слов только один недостаток — я им не верю. Может быть, я поверила бы тебе, если бы ты банально сказал, что любишь меня — и мне было бы только хуже, если бы я этому поверила. А оказывать нашим союзом услугу человечеству — заманчиво, конечно, но я уже не играю в эти игры. Наверное, то, что я говорю слишком, извини меня, Дэн, но ты опоздал.

Он смотрит на меня, он покусывает губы, он ждет — ведь я же молчу, я не могу заставить себя сказать ему все это. Я знаю, что должна произнести именно эти слова — единственно правильные, единственно достойные. Этот человек, он же ничего не значит для меня…

Я делаю шаг вперед, и еще один, я кладу руки ему на плечи, я долго, целую секунду смотрю в его глаза, а потом прячу лицо на его груди.

Скрипач играет только для нас двоих, он перебирает быстрыми пальцами нити мерцающего света, и темно-бордовое вино вспыхивает алыми искрами на дне двух бокалов. Мой почти полон, а Дэн уже допил до половины. Он кладет свою белую, узкую, теплую руку поверх моей, холодной и напряженной до побелевших косточек. В его глазах — те же пурпурные отблески, и от этого они еще более теплые, его глаза… А мне холодно, моя выпрямленная спина не касается мягкой спинки стула — потому что все это неправда. И вино, и скрипка, и касание пальцев Дэна, и его улыбка… И вместе с тем это реальность, единственно возможная реальность — слишком сложно, слишком много для меня, нервный озноб пробегает сверху вниз по напряженной спине.

— Ты счастлива? — мягко спрашивает Дэн.

Да! Я счастлива. Сейчас я поверю в это… моей руке уже становится тепло. Я подношу к губам бокал — терпкое красное вино, немного света и скрипки… Я счастлива…

— Теперь все будет хорошо, — говорит Дэн. — Страшно разбить рукой стекло, но зато потом осколки сверкают, как бриллианты.

Осколки… Бокал в моей руке… В бокале ничего не было, зачем я вообще думаю про какой-то бокал? Разве существует что-то за размытыми границами мерцающего света, что-то, кроме карманного мира круглого столика на двоих, кроме человека, который всю жизнь будет вот так смотреть на меня и касаться моей руки?..

Существует. Роми.

— Роми никогда тебя не видела, — медленно, словно преодолевая напряжение, говорю я. — Она у Лорейн, поедем туда, сейчас?

Стоп-кадр. Это когда лицо живого человека внезапно превращается в маску. Останавливаются глаза, губы, даже мельчайшие, неуловимые движения мышц лица, которые делают его живым. И только по зрачкам бродят красные блики, отдельные на мертвом лице.

Я успеваю удивиться, испугаться, полуоткрыть губы не то для вопроса, не то для крика — но через мгновение лицо Дэна снова обретает подвижность, словно опять пустили пленку, и он говорит:

— Нет, я не могу… это слишком сразу, — и вдруг, резко и неожиданно для меня:

— Помнишь водопад?

Я вздрагиваю, потому что помню. Потому что это слово растворяет прошедшие годы, поднимает со дна разочарование и боль обманутого доверчивого ребенка. Дэн обещал отвезти меня на водопад — и не сделал этого, только и всего. Но вечность назад это было важно для меня, настолько важно, что потом мне было больнее вспоминать этот водопад, чем все остальное, чего Дэн не сделал, а он не сделал слишком многого… Вечность назад…

— Хочешь, поедем туда завтра? — спрашивает он так просто, но в голосе замерла внутренняя дрожь. — Завтра воскресенье, я свободен. Ты, я и Роми…

Длинную секунду он смотрит на меня, он уже знает, что я согласна, что не в моих силах отказаться от себя — прошлой, юной, верившей, что когда-нибудь так и будет… Потом он встает.

— Извини, я должен идти. У меня еще дела на студии…

Он залпом допивает вино, а мой бокал еще полон, и лучи тусклого света, и блики, и скрипка…

Мое отражение в длинном узком зеркале — это зеркало на одного, и я одна. Швейцар приоткрывает дверь, он смотрит на меня недоуменно: почему я не ухожу? Я медленно провожу рукой по волосам… действительно, почему?

Что-то держит меня, что-то привлекает и никак не может полностью завладеть моим вниманием. Узкое высокое зеркало, оно отражает только меня… и светящийся прямоугольник над моей головой. Экран телевизора.

Я оборачиваюсь, и, угадав мое движение, портье нажимает на кнопку пульта, прибавляя звук. И я отступаю на шаг назад, и еще на один, я касаюсь локтем холодной поверхности зеркала, потому что…

— Субботний вечер, и с вами снова «Шоу с Дэнни»!

Несколько минут я стою неподвижно, я слежу за его уверенными движениями и гибкой, сильной фигурой, за обаятельной улыбкой и большими сверкающими глазами. Просто слежу, наблюдаю отрешенно и даже без удивления. Безупречная работа компьютера, примерно такого же, как стоит на столе у Ника. Странные они, эти люди в студии, они-то должны видеть того реального человека, который только что ушел отсюда… Камера скользит по аудитории влюбленные глаза женщин, мужчины с готовностью подхватывают реплики, брошенные в зал экранным, ненастоящим Дэном. Так забавно: я, только что простившаяся с ним — холодна, критична, а они, совсем чужие ему люди…

…Портье отшатывается назад, потому что я — вихрь, страшный, неуправляемый, способный сбить с ног, уничтожить:

— Можно позвонить?!!

Гудок в трубке, и еще один, гудок за гудком, непереносимо-медленные… Я знала — гудок — знала это уже давно. Как только увидела его под часами гудок — нет, раньше, когда Ник говорил о шоу-программах и «восьмом луче»… Нет, я знала — гудок — с самого начала, знала, что это он, что некому кроме него… гудок, и еще…

— Алло?

— Лорейн?!

— А, это ты… я была в ванной, я вообще не хотела…

— Где Роми?!!

Голос — далекий и безмятежный:

— Твой только что приходил и забрал ее. Сказал, что свозит на водопад…

Падает трубка, и с отчаянным звоном соскальзывает со стойки телефон, и надрывно стонет, задрожав, огромное зеркало…

Ветер со свистом врывается в полуопущенное окно, рвет мои волосы, залепляет ими отчаянное лицо. Автомобиль несется по автостраде, и быстрее уже нельзя, и поэтому хочется кричать, но ветер бьет в лицо, перехватывает дыхание, и я только стискиваю руки, сейчас я сломаю свои пальцы… И сумерки, жесткие, давящие сумерки, закрывающие горизонт непроглядной пеленой. И ветер, холодный, резкий, пыльный…

Черный человек, спокойно надевающий петлю на пластмассовую шейку куклы. Только на самом деле она не была куклой. Она была его дочерью.

Резкий, помноженный на скорость поворот — я ударяюсь виском о край спущенного стекла, острая боль пронзает меня всю, до кончиков онемевших пальцев, все это реальность, а не дикий, кошмарный сон. Нет, не реальность — фантасмагория. Он был уверен, что убил Роми и что убедил меня, будто я сама убила ее… А потом увидел меня, идущую на телестудию, что-то подозревающую, способную что-то раскрыть… Он забил тревогу, он запаниковал, он захотел во что бы то ни стало все узнать — и встретил меня там, на нашем месте, под часами… А потом — потом я все сказала сама, я сказала ему, что Роми жива. Роми, которая по его дикому, страшному, непостижимому желанию должна быть мертвой.