Томас Шерред - Неоцененная попытка

— У нас нет.

— А как остальные? Кесслер? Бернстейн?

Все согласились продолжать сотрудничать, пока мы не дадим иной команды, но сделали это неохотно и были далеко не в восторге.

Мы выразили горячую благодарность:

— Вы не пожалеете.

У Кесслера на этот счет были серьезные сомнения, но Джонсон ловко выпроводил всех из кабинета — не грех и поработать. Еще один барьер не то взят, не то обойден.

«Рим» был выпущен в прокат в намеченный срок и вызвал столь же благожелательные отклики. «Благожелательные», пожалуй, неподходящее слово для рецензий, после которых очереди в билетные кассы растянулись на несколько кварталов. Маррс хорошо поработал над рекламой. Даже газеты, принадлежащие тресту, который впоследствии с такой злобой обрушился на нас, были заворожены магическим красноречием Маррса и выступили с пространными редакционными статьями, призывая читателей посмотреть «Рим».

В третьей нашей картине — «Пламя над Францией» — мы исправили некоторые ошибочные представления о Великой французской революции и наступили кое-кому на мозоль. К счастью, хотя это отнюдь не входило в наши расчеты, в Париже у власти оказалось либеральное правительство, которое полностью поддержало нас, предоставив необходимые материалы. По нашей просьбе оно опубликовало неизвестные до тех пор документы, удачно затерявшиеся в архивах Национальной библиотеки. Не помню, кто был тогда очередным претендентом на французский трон. После искусной подначки одного из вездесущих рекламных агентов Маррса претендент вчинил нам судебный иск на полную сумму сборов от фильма, требуя компенсации за клевету на Бурбонов. Адвокат, которого для нас отыскал Джонсон, заманил бедолагу в зал суда и там разнес в пух и прах. Самюэлс — так звали адвоката — и Маррс получили солидное вознаграждение, а претендент несолоно хлебавши перебрался в Гондурас.

В разгар этих событий тон газетных комментариев стал потихоньку меняться. До сих пор на нас смотрели как на гибрид Шекспира с Барнумом[3]. Но поскольку на свет божий начали выплывать давно забытые факты, двое-трое весьма известных консерваторов угрюмо забубнили себе под нос, что не стоит, мол, ворошить прошлое и что мы, скорей всего, просто назойливые пакостники. Лишь немалые средства, выделенные нами на рекламу, удерживали их от более злобных выпадов.

На этом я пока прерву повествование и уделю несколько строк нашей личной жизни. Я почти ничего не говорил о Майке, главным образом потому, что он сам просит об этом. Он предоставляет мне вести все переговоры и рисковать, тогда как сам уютно посиживает в мягком кресле. Я надрываюсь, кричу и спорю, а он сидит себе с невозмутимым видом и помалкивает. Ведь от него слова не дождешься и уж тем более никогда не подумаешь, что под этой вежливой невозмутимостью таится блестящий ум — острый и разящий как кинжал — и тонкое чувство юмора. Да, конечно, скрывать не буду, случалось, мы кутили, порою шумно, но обычно бывали слишком заняты, слишком увлечены делом, чтобы попусту тратить время. Руфь, пока работала с нами, была хорошим компаньоном и для танцев, и для пирушек. Молодая, красивая, она как будто бы любила наше общество. Я даже подумывал, что мое отношение к ней способно перерасти в нечто более серьезное. Однако мы оба — точнее, мы трое — вовремя обнаружили, что на многое смотрим совершенно по-разному. Поэтому мы не испытали особого разочарования, когда она заключила контракт с кинокомпанией «Метро». Контракт сулил ей все, о чем она мечтала: славу, богатство, счастье и внимание лично к ней, на что она, безусловно, вправе была рассчитывать.

Она снимается во второсортных кинокартинах и плохоньких сериалах, и материально ей живется лучше, чем она когда-либо могла надеяться. Что у нее на душе — не знаю. Мы уже давненько не получали от нее писем, и, по-моему, ей предстоит очередной развод. Может, так оно и должно быть.

Но хватит о Руфи. Я и так уж забежал вперед. Надо сказать, что с самого начала мы с Майком неодинаково понимали конечную цель нашей деятельности. Майк был фанатичным поборником усовершенствования мира и хотел добиться этого, навсегда избавив человечество от войн. «Война, любил повторять он, — и только война, виновата, что человечество растратило большую часть своей истории на то, чтобы попросту выжить. Теперь, с появлением атомного оружия, человечество несет в себе зерна самоуничтожения. Поэтому помоги мне, Эд, внести свою лепту в предотвращение войны, иначе я не вижу в жизни никакого смысла. И я от своего намерения не отступлю!» Он действительно хотел положить конец войнам. И сказал мне об этом в первый же день нашего знакомства. Тогда я воспринял эту идею вполне однозначно — фантастическая мечта полуголодного энтузиаста. В его изобретении я видел только лишь путь к роскоши и личному счастью и верил, что вскоре он посмотрит на мир моими глазами. Но я заблуждался.

Нельзя жить и работать бок о бок с хорошим человеком, не восхищаясь теми качествами, которые делают его достойным любви и уважения. И еще одно: печалиться о недугах мира гораздо легче, когда у тебя самого все в порядке. Гораздо легче проявлять сознательность и поступать по совести, когда тебе это по карману. Взглянув вокруг через розовые очки благополучия, я уже наполовину выиграл битву с самим собой. А после того как я осознал, до чего прекрасным мог бы стать мир, моя внутренняя борьба закончилась. Насколько помню, перелом во мне произошел во время работы над фильмом «Пламя над Францией». Но дело не в датах. Дело в другом: с тех пор мы с Майком стали неразлучными друзьями и соратниками. И разногласия у нас случались только по одному поводу: когда лучше сделать перерыв и перехватить сандвич. Большую часть нашего скудного досуга мы проводили вдвоем: запирались на ночь в студии, подкатывали поближе переносной бар, откупоривали бутылку пива и, устроившись поудобнее, отдыхали. Иногда после одной-двух бутылок мы включали аппарат и отправлялись в путешествие.

Где мы только не побывали и чего только не видели.

То целый вечер следили за пройдохой поэтом Франсуа Вийоном, то бродили по городу с Гаруном аль-Рашидом (уж если кому и стоило родиться на несколько веков позже, так именно этому беспечному калифу). Порой — в дурном настроении или вконец приуныв — наблюдали за ходом Тридцатилетней войны, а когда хотели подурачиться, заглядывали в Радио-Сити в уборные к актрисам.

У Майка неизменный и острый интерес вызывала гибель Атлантиды вероятно, он боялся, что люди, вновь открыв тайну ядерной энергии, повторят эту катастрофу. Когда же я впадаю в дремоту, он наверняка переносится к началу начал, к возникновению нашей нынешней Вселенной.