Геннадий Гор - Скиталец Ларвеф. Повести

— Специалисты по изучению логики обычно лишены чувства юмора. Они слишком серьезны. Вы, Арид, по-видимому, представляете исключение.

— Благодарю за комплимент. Но вы не ответили на мой вопрос: в чем вы видите главную силу мозга? Только ли в логике?

— В умении видеть смешное и смеяться, — сказала Эроя скорее шутя, чем всерьез.

— Вы даже не представляете, как вы близки к правде. Мне думается, Эроя, без смешного не существует и истинно серьезного. Вы историк. Изучаете прошлое. А известно ли вам, когда дильнеец научился смеяться?

— Фольклор полон юморе. Он единственное свидетельство того, как мыслил древний дильнеец, если не считать пещерной живописи.

— Да, — сказал задумчиво логик Арид, — у историка преимущество перед ученым моей специальности. Вы можете судить о прошлом на основании точных фактов. Будущее же, в отличие от прошлого, не спешит сообщить нам о себе.

Мы не знаем, каким будет видение мира через много столетий. Я как-то сказал вашему уважаемому брату: первое, что совершит искусственный мозг, это то, что он расхохочется от души. Ведь ему многое покажется смешным и устаревшим, ему, понявшему суть вещей, отдаленных от нас завесой будущего.

— Чтобы весело смеяться, нужно иметь душу, чувства, ваш искусственный мозг будет бездушен, как всякая машина.

— Кто вам это сказал?

— Никто не говорил. Я его таким представляю.

— Я научу его смеяться. Но не станем гадать. У меня к вам просьба, Эроя.

Не могли бы вы познакомить меня со своим знаменитым отцом? Мне хотелось бы побывать в его лабораториях, посмотреть на результаты его последних работ.

— Отец всегда рад тем, кто интересуется экспериментальной энтомологией.

Если хотите отправиться к нему, не откладывайте это на завтра. Сегодня я обещала быть у него.

Арид и Эроя шли по берегу озера. Увлеченные беседой, они не обращали внимания на окружающий ландшафт, величественный и спокойный.

На песчаном берегу стоял вездеход. Расторопный водитель распахнул дверь в кабину.

— Ну что. Кик? — спросила Эроя автомата-водителя. — Небось скучал, ожидая меня?

— Нет, я не скучал. Да и вообще я не знаю, что такое скука.

— Скука — это временная утеря…

— Чего?

— Самого себя.

— Где?

— В образовавшемся психологическом вакууме. Растворение себя и вещей в монотонности времени.

— Я этого не могу понять, — сказал автомат. — Разве время бывает монотонным?

— Ты не можешь понять, а я не умею объяснить. Ну, трогаемся. Кик. Нам пора.

— Куда?

— К отцу. В его лабораторию.

Машина поднялась над озером. На одно мгновение вбзникла, синея, прозрачная гладь, большое и быстрое тело скользнувшей в воде рыбы, облако, не то отраженное в воде, не то плывущее в небе, затем все смешалось, растворилось в обезумевшем, заторопившемся пространстве.

— Не очень быстро, Кик, — сказала Эроя водителю. — Пусть это будут минуты, а не секунды. Я хочу побеседовать со своим спутником.

СВЕРХОРГАНИЗМ

— Ну, как ваше самочувствие? — спросил Эрон-старший своего гостя, когда тот вышел из энтомологического аппарата новой конструкции.

— Чудесно провел время, — ответил, улыбаясь, Арид. — Но что скажет жена, когда узнает, что ее муж превратился в муравья?

— Вы уже не муравей. Вы логик Арид, представитель вида дильнеец-разумный.

— Вы твердо в этом уверены? А я нет. Во мне что-то еще осталось муравьиное. Во всяком случае, к событиям моей жизни прибавился еще один не совсем обычный факт. Дома на письменном столе у меня лежит вопросник, оставленный журналистом, сотрудником видеомузыкальной станции. Вечером мне придется отвечать на вопросы его анкеты, перечислять наиболее значительные события своей биографии. Кем я был по окончании факультета математической логики? Чем занимаюсь сейчас? Представляю, как удивится журналист, когда узнает, что в числе всего прочего я успел побывать муравьем, настоящим муравьем, видящим мир, как видят его крошечные собратья, В течение часа я воспринимал эту комнату чуть ли не как равнину. Беспокойство овладело мною. Я чувствовал себя затерянным среди огромных незнакомых предметов. У обыкновенного муравья все же есть кое-какой опыт. Я оказался муравьем без опыта. «Где я?»-спрашивал я себя. Но самое странное случилось с временем.

Мгновения непостижимо растянулись. Я смотрел на время словно через увеличительное стекло.

— Ну, а ваша логика? — спросила Эроя.

— Она превратилась в муравьиную логику. Мне хотелось скорее в муравейник.

Пространство пугало меня… Но довольно об этом. Все уже позади…

— У вас это позади, — сказал Эрон-старший, — у меня и позади и впереди. Я столько раз пользовался своими аппаратами, чтобы познать иное время и иное пространство, что иногда мне кажется, что я живу одновременно в разных мирах. Хотите попасть в пчелиный улей, дорогой Арид?

— Хочу. Очень хочу. Но, пожалуй, не сегодня. Превратиться в пчелу-это превратиться из целого в часть. Ведь пчелиный рой — это сверхорганизм. Не правда ли?

— Да, это сейчас ни у кого уже не вызывает сомнения. Пчела как индивид не в состоянии жить без других пчел. Она часть не только пчелиного общества, но и пчелиного организма. Для логики это, пожалуй, загадка. Отдельность пчелы как организма, в сущности, фикция. Она связана с пчелиным ульем. Как орган, ну, как ваши рука или нога. Нога или рука часть вашего организма, не правда ли?

— Но моя рука или нога не ходит отдельно от меня и не выдает себя за логика Арида, они с самого начала примирились с тем, что они часть того целого, которое принято называть Аридом.

— А почему вы думаете, что пчела протестует против того, что она часть сверхорганизма?

— Я этого не думаю. Я не настолько дильнеецентричен, чтобы наделять пчелу своей собственной психологией. Действительно, это пример парадоксального единства части и целого. Парадоксальность в том, что часть имеет форму целого, отдельного организма. Явление обманывает. Сущность отдельной пчелы — быть органом, частью сверхорганизма, то есть пчелиного роя. У низших организмов это не редкость, какие-нибудь губки заставляют гадать о различиях части и целого. Но пчелы стоят на верху эволюционной лестницы.

Это сложно устроенные живые существа. И поэтому ум профана, а в энтомологии я профан, теряется перед причудливостью этого факта.

— Не поверю, чтобы растерялся ваш ум, Арид, — сказала Эроя, — Но что вас привело в лабораторию моего отца? Не думаю, что только бескорыстный интерес к энтомологии.

— Ну вот видите. Я так и знал. Вы не верите в мое бескорыстие. Мир насекомых меня очень интересует. Муравей и пчела заранее знают все, что им нужно знать, чтобы жить в том мире, который открывают им их чувства. Им не дано перейти черту, которую провела сама природа. Дильнеец, делая первый шаг, уже выходит за черту. Он учится. Его детство и юность занимают половину его жизни. И, становясь стариком, он все еще продолжает учиться.