Александр Полещук - Имбиторы атакуют на заре

Я еще не успел прийти в себя — ну и хитрец этот Лаферт Су Жуар! — как новая картина привлекла мое внимание: тысячи имбиторов почти без разгона уходили в глубину. Некоторое время я раздумывал над отдельными словами на неизвестном мне языке, которые употребил в столь неприятной для меня речи Лаферт Су Жуар. Он обратился к собравшимся имбиторам, назвав их Гавелами… Странная мысль сверкнула в моем мозгу: да ведь здесь может быть искаженное «хвэл», санскритский корень слова «кит»… Да, да, это, несомненно, так, они называют друг друга «гавелы», то есть киты! С другой стороны, он сказал о ком-то, кто отдает приказы.

А назвал его Ату а? Агуа… Боже, но на хинди это же означает «вождь», «руководитель»…

Мое новое жилье меня полностью удовлетворило. Под крышей одной из «хижин» оказался комфортабельный коттедж, с ванной. Книги мои уже были разложены по полкам, причем в порядке, изобличавшем в Гавелах, которым было поручено мое устройство, большое понимание сути дела.

Со следующего же дня началась моя напряженная работа. Ее детали я когда-нибудь опишу подробно, но могу сообщить ордену, что обычное понятие о способностях, понятливости и памяти неприменимы к этому случаю, или применимы с известными оговорками. Не имея с собой никаких письменных приспособлений, застыв передо мной шеренгами, уходящими в океан, они часами простаивали перед моей кафедрой, не прерывая меня ни вопросом, ни посторонним звуком. Лекция заканчивалась, первая шеренга дружно выкрикивала: «Спасибо, учитель!», и вся моя аудитория через несколько секунд оказывалась далеко в море, чтобы отправиться на лекцию кого-нибудь из моих коллег на других островах архипелага.

СИМПОЗИУМ НА БЕРЕГУ АТОЛЛА

Мои коллеги… Прошло больше месяца, а я все еще ни с кем из них не встретился. Не появлялся и Лаферт Су Жуар, хотя я не сомневался в том, что преподавателей и ученых, завербованных фирмой «Свободные океанические исследования», несколько десятков. Вскоре мне предстояло познакомиться с некоторыми из них.

В тот день море было неспокойно и занятия, как мне сообщил один из старшин Гавелов, были отменены. Вдруг в мою скромную обитель ввалились человек восемь моих коллег. У них тоже были отменены занятия, и они, предводительствуемые Лафертом Су Жуаром, решили нанести визит вежливости. Здесь были крупнейшие ученые всех континентов, подробную характеристику на каждого из которых я вышлю в ближайшее же время.

Достаточно сказать, что биологию здесь представлял Артур Монтегю, а тополопйо— Глен Смит… Меня представил Лаферт Су Жуар, он же взял на себя сервировку стола, так как они захватили с собой различные яства. Во второй половине дня море утихло, и мы все вышли на берег, где каждый расположился в соответствии со своими вкусами. Я впервые получил возможность познакомиться поближе с товарищами по несчастью, или по счастью, что также зависело от планов и вкусов.

Огромный Артур Монтегю, на которого застолье не оказало ни малейшего действия, уселся на лежащий ствол огромной пальмы и, рассматривая море сквозь рубиновое вино в стакане, размышлял вслух.

— Сколько нас тут, спрашиваете вы? Могу сказать только одно: много… Не меньше трехсот человек, а может быть, и побольше. Но мы только преподаватели, читаем лекции и отсчитываем дни, а я знаю совершенно точно, что среди подписавших контракт немало профессиональных ученых, далеких от преподавательской деятельности. Атомщики и ракетчики, химики, кибернетики, чистые математики и электронщики, да мало ли еще кого собрали здесь эти любознательные купальщики. Есть и военные… Да, да, и пусть вас это не удивляет! Им здесь читают морскую и сухопутную тактику, курс борьбы с подводными лодками, внутреннюю баллистику и еще пропасть всякой всячины. А они слушают! Они только слушают, эти круглоголовые. Я здесь уже третий год, но так и не могу отнести их к какой-нибудь определенной категории. Вы,обратился он ко мне, — вы здесь недавно?! Не так ли? И вы чувствуете себя на кафедре как человек, которому набили рот ватой — не прожевать и не выплюнуть. Вам кажется, что ваша работа идет впустую и все, что вы им сообщаете, они тотчас же забывают, как только отплывают от берега и начинают плескаться в море? Они не только запоминают, но сравнивают нас между собой и при этом критикуют, да еще как критикуют!

Артур Монтегю отхлебнул из стакана и поставил его на траву.

— И невольно я хочу спросить себя, — продолжал он, — спросить вас, а для чего? Для чего все это? Этот «морской университет», кому служим и не являемся ли мы всего лишь эгоистами, низкими жалкими эгоистами, несмотря на всю нашу ученость и былые заслуги. Имеем ли мы право быть здесь? Каждый из вас готов подсказать мне, что если мы откажемся, то на наше место наймут других, может быть, лучших, а может быть, и худших, и это истинная правда. Но меня пока, я хочу обратить ваше внимание на это «пока», интересует вопрос в его теоретической плоскости, вы меня поняли?

— Дорогой Артур, — взял слово Лаферт Су Жуар, — кто из нас не ставил перед собой этот же вопрос? И что же? Приходит день, и мы торопимся на берег к своим Гавелам, и хотя их головы похожи на кегельные шары, но в головах кое-что есть! И почему, я вас спрашиваю, почему мы считаем, что они способны понять свое и наше назначение? Почему вы задаете вопрос, в котором уже содержится угроза для нас всех? Я подразумеваю все суше-земное человечество в целом. Может быть, они, став сильными, помогут слабым? Почему такая мысль не приходит нам в голову первой?

В разговор вмешался Глен Смит.

— То, что предлагает наш уважаемый старейшина, Лаферт Су Жуар, носит вполне установившееся название. Он предлагает нам совершить трансцензус, некий прыжок из привычного мышления в иное. В данном случае это заманчиво и весьма успокоительно. Но заметьте, господа, если мы совершим подобный трансцензус, если мы скажем, что они воспитываются нами на благо суше-землян, то всякое раздумье сразу же прекращается. Пока в словах Артура Монтегю слышалась нам вполне ясная угроза, пока вопрос «для чего они?» содержит в себе обращение к нашей совести, — ведь если они во вред, то кто же мы? — мы были само внимание, наш ум работал с силой, ясностью и энергией. Но, как только мы совершаем предлагаемый нашим уважаемым Лафертом трансцензус, все утихает тут же. Наши удивительные занятия становятся обычным преподавательским делом, к которому многие из нас готовились всю жизнь, наши слушатели становятся обычными мирными студентами. А мы с вами с этого момента становимся интеллектуальными мертвецами.

— В этом и есть сила зла, — заявил я, воспользовавшись наступившим молчанием. — Добро, по самой своей природе — пассивно, а зло, угрожая нам или нашим близким, нашему роду, племени, нации, делает нас альтруистами… Мы начинаем понимать существование ценностей вне нас. Чужая жизнь и чужое счастье становятся нашими. И мы поднимаемся до чудесных вершин, для которых существуют такие сверкающие слова, как героизм, мученичество, святость…