Питер Морвуд - Иван-Царевич

Слушая гневливые речи отца, Иван заливался жарким румянцем — впору залу отапливать Теперь уж не перечь царю, внушал он себе, не то потом во всю жизнь грехов не замолишь.

— Так сам выбери им женихов, — осторожно вымолвил он, не спуская глаз с царского жезла. — А заодно и мне невесту.

— Нарушить слово данное — таков твой совет!

— Коли нужда заставит...

Иван повторил любимую присказку отца, надеясь, что он ему на то не попеняет, однако же заскрежетал вдруг жезл об пол, а царевич мигом отскочил да бежать навострился.

— Так-то! — кивнул Александр Андреевич. — Оно, пожалуй, и дойдет до этого.

Но по лицу его было видать, что гроза миновала, осталось лишь легкое недовольство, хотя и его умные люди предпочитали стороной обходить. Царь откинулся на троне, разгладил усы большим и указательным пальцем, чтоб не висели, а закручивались серебристыми витками над верхней губою.

— Скажи-ка, Иван-царевич, не заприметил ли ты средь наших гостей кого достойного? Не из тех, что на царевен позарились, а из тех, что за ради дружбы к нам явились?

— Купцы жидовские, — ответил не раздумывая Иван, — да торговцы из халифата. А еще татары кривоногие в халатах, что с убиенных сняты. Да двое... нет, кажись, трое молодцов, незнакомых мне. Князьями нареклись, да только сам Стрельцин не ведает, в каких владеньях те князья обретаются. Ну и, ясное дело, князья великие, коим на наше царство...

— Остерегись, Иван! — Царь сурово глянул из-под мохнатых бровей и выбил частую дробь на подлокотнике престола. — Остерегись! Не время шутки шутить, клянусь Васильем Блаженным! А за приметливость хвалю. И верно, торговцы, да не из Хазарского халифату.

— Откуда же?

— Сам знаешь — из Киева да Новгорода. Аль из Новгорода да Киева. Прибыли поглядеть, как мы престолонаследие обеспечиваем да приданое копим. И на том тебе спасибо, что не донесут они великим князьям ничего утешительного!

— Ежели те соглядатаи все еще в стенах града, — процедил Иван, — так разыскать их, поснимать головы с плеч, просолить-прокоптить да и послать тем, кто приказал им тут вынюхивать. Обиды мы никому не хотим, но пущай знают, что за нами доглядывать не след.

От слов сих у царя едва язык не отнялся. И ведь не шутейно говорит молодец. То ль не по себе ему сделалось после отцовской выволочки, то ль еще какая заноза в сердце застряла — поди разбери нынешнюю молодежь! Надобно челяди наказать, чтоб глаз не спускала с царевича. И уродится же дитя с этакой буйной головушкой!

— Однажды по неразумию мы уж чуть было не сотворили подобное. Но пойми ты: великие князья того от нас и ждут. Давненько губы-то раскатали на Хорлов — не так, чтоб честным пирком да за свадебку, а силой покорить нас думают. Юрий да Михайловичи не промешкают снарядить против нас войско, ежели мы станем им посылать копченые головы их челядинцев. Ты, сынок, хорохорься, да знай: для вызова сила надобна, а у нас ее нету, даже заручись мы подспорьем Золотой Орды.

— А ты не желаешь с татарами якшаться?

— Упаси Бог! — скривился Царь. — Но князь Юрий и Борис с Павлом новгородские про то не ведают. С чего, думаешь, наслали они сюда своих соглядатаев?.. Чтобы про всякую мелочь им докладывали. И те им донесут: видали, дескать, на православном пиру хана Мангую Темира, и сидел он со мною за одним столом, аки союзник.

— Так это все Стрельцин удумал?

— Он. А что с того?

— Да так. Любопытствую, верно ль угадал. Узнаю повадку первого министра.

Царевич вспомнил не краткую свою беседу с Дмитрием Васильевичем. Какую же выгоду видит для себя Стрельцин в союзе с Золотой Ордой, может, он лишь для виду с Темиром дружбу решил свесть?

Великий пост выдержали, как подобает добрым христианам. Настал светлый праздник Пасхи. Куличей напекли с изюмом да орехами, из свежего масла овечек налепили, пасху на сливках заквасили да заложили в форму со святыми крестами по бокам.

Ну и за пирами, конечно, дело не стало, новые женихи понаехали. А толку-то не боле, чем в пиру на масленице. Много серебра перевел царь Александр, а дело не подвигается — и детей не обженил, и в долги влез.

На сей раз великие князья Киева и Новгорода сами явились — наушников посылать не стали. Да на месте и проведали, что от соседей да от хана подспорья Хорловскому царству нету никакого, так что ежели и встретят они отпор притязаньям своим, то лишь друг от друга. Вот тогда-то всему честному люду Хорлова стало ясней ясного: грозы надвигаются, только что неведомо, с какой стороны первого удара ожидать...

Но грозы не торопились, ежели не считать тех двух, что унесли с собою старших дочерей царя. Часы складывались в дни, дни — в недели. Вот уж и первый снежок укрыл пушистой пеленою цветы, травы и осеннюю листву. И побелел весь кремлевский сад.

Елена уж и не помнила, когда гуляла последний раз с сестрами в том саду и мечтала с ними вместе о дивном явленье суженого. Но иной раз долгими зимними вечерами, под уютный треск поленьев в русской печи, нет-нет да и затеплится в ее душе надежда. Потому ходила Ленушка всякий день прибранная, да разодетая, да нарумяненная, насколько позволяли заведенные царем строгие порядки.

Иван-царевич был доволен, что свадебная суета сия до поры до времени его стороной обошла. Но знал: едва сбудут с рук Елену, и до него черед дойдет. Оттого каждый миг старался так прожить, будто он последний в вольном его житье.

И он-таки наступил, правда, не днем, а к ночи ближе, когда взнузданный метелью ветер Сварога стонал под застрехами да силился сдуть позолоту с купольных луковок. Все царское семейство собралось в малой приемной зале, где стены для тепла были деревом обшиты и увешаны коврами, не упускавшими жар от большой печи. Царица с Еленою сидели за рукодельем под тихий наигрыш гусляров и сказ былинника о Добрыне Никитиче. Иван, к стыду своему, проиграл отцу в шахматы. Начал было вновь расставлять фигуры в надежде отыграться, как вдруг невесть откуда всю доску снегом замело.

Поглядел царь-батюшка на эту порошу, перевел взор на Ивана и ухмыльнулся в бороду (царевич решил поначалу, что в насмешку за то, как ловко в шахматы его обставил), а потом и вопрошает:

— Ленушка, ты как там нонче, пригожа ай нет? Ответом ему стали грохот упавшего столика для рукоделья да приглушенная брань, коей царевны успели обучиться с той поры, как появился у них младший брат.

А наверху, словно падающий снег, крыша разошлася и в проем на обындевевших крыльях спустился ворон, черный, как ночь за окном. Грянулся он об пол, полыхнуло пламя, опалив золотом распростертые черные крылья. Грянулся другой раз и третий, да так, что огонь до самой дыры в потолке взметнулся. Переведя дух, увидали все, как птица оборотилась пригожим молодцем. Одет он был в черные шелка да парчу, расшитую тончайшей серебряной нитью, отчего чернота еще черней казалась, а заместо меховой опушки у ворота да на рукавах красовались вороньи перья.