Михаил Харитонов - Развращение

— Простите за откровенность, но мне неприятно, что вы пытаетесь защищать себя такими способами, — сказал змей. — Некоторые вещи надо принимать… в вашем языке это обозначается словом «мужественно». На шссунхе это звучит как… — он издал длинную переливчатую трель. — В буквальном переводе — «как молодая самка принимает свою участь». Её участь — когда-нибудь стать жертвой. Через это надо пройти…

— Мы жили без этого тысячи лет. И этот ваш обычай кажется нам отвратительным. У вас он обусловлен физиологией, но у нас она совершенно другая…

— В таком случае, почему у вас нашлось столько мужчин, готовых следовать нашему обычаю? — парировал змей. — И с каждым годом их число всё растёт?

— Маньяки были всегда, просто вы разрешили им удовлетворять свои извращённые желания, — начала было Варлека, но змей перебил её:

— Не всё так просто. Насколько мне известно, классическая земная система правосудия была основана на идее наказания. Самым страшным наказанием была, — он едва заметно дёрнулся, — смертная казнь. Раньше в случае поимки садиста-насильника худшее, что его ждало — это смерть. Но сейчас она ждёт его точно так же. В чём разница? Ни в чём. Значит, дело не в нашем разрешении. В людях есть что-то созвучное нашим обычаям…

— Я думала над этим, — призналась госпожа Бурлеска. — Наверное, вот в чём. Для людей очень важными понятиями являются «можно» и «нельзя». Сейчас истязать женщину и потом умереть — можно. Закон это разрешает. Поэтому…

— Неубедительно, — спокойно сказал Рэв. — Смотрите сами. У людей было тёмное и кровавое прошлое. Однако, вы, в отличие от других рас, способны меняться. Учиться добру. Когда-то вы ели друг друга, как те моллюски. Но уже в течении тысячелетий вы этого не делаете. Вы воевали. Вы были жестокими и грубыми существами. Но среди вас всегда находились учителя высокой нравственности, чьи ценности люди в конце концов принимали. И, заметим, эти ценности неизменно оказались близки нам, нагам…

— Понимаю. Вы хотите сказать, что ваша этика совершенна, а мы только приближаемся к ней, — сказала Варлека.

— Это не я сказал, — заметил Рэв, — таковы факты. Заметьте, мы не подвергаем сомнению достижения землян в других сферах. Ваша архитектура, ваша музыка, ваша поэзия — всё это новые для нас миры. Здесь вы превосходите нас настолько, что нет смысла даже пытаться соревноваться с вами. Но в области морали и права…

— Люди, которые мучают женщин — просто ненормальные. — Варлека попыталась незаметно почесать о спинку стула зудящую от пота спину, но у неё не получилось.

— О Сократе и Христе их соплеменники говорили то же самое, — заметил Рэв.

— Ладно. Всё равно мы ни о чём не договоримся. Вы считаете себя и свои обычаи совершенством, — госпожа Бурлеска взяла себя в руки.

— В большинстве случаев вы сами это признали, — ответил змей. — Я понимаю, что индукция никогда не бывает полной, но…

— Вот именно. В конце концов, поймите же, что у нас разная физиология. Наш секс и этот ваш ужасный гон — настолько далёкие друг от друга вещи…

— Отчасти да. Но мы учимся и этому — насколько нам это доступно. Контакт с человеческим телом нам, во всяком случае, приятен. Это не секс, но… Как вы думаете, чем сейчас заняты Оффь и Райса?

— Ревнуете? — не удержалась Варлека.

Змей тихо хрюкнул, как маленький поросёнок. Бурлеска знала: наги так смеются.

— Извините, — сказал он, — это не по поводу нашего разговора… Просто мне пришла в голову совершенно посторонняя мысль. Видите ли… не знаю даже, как сказать… В общем, — наг заметно смутился, — я поймал себя на том, что мне очень хочется забраться на дерево. Понимаю, в моём возрасте это отдаёт ребячеством… но, скорее всего, другой возможности это сделать у меня не будет, а никакими правилами это не запрещено. Вы разрешите?

Госпожа Бурлеска с облегчением кивнула. Наг свернулся наподобие пружины и через мгновение, с силой распрямив тело, нырнул в воздух за её спиной. Длинная серебристая дуга сверкнула и пропала.

Варлека ещё раз оглянулась, но никого не заметила. Тогда она осторожно просунула руки под мокрый платок и стёрла пот.

Мысли в голову не шли. Она попробовала немного подумать о Стояновском, которого должна убить после того, как тот вдосталь натешится над женой профессора. И ещё сделает ей ребёнка. Закон охранял детей, родившихся таким способом — хотя матери обычно их ненавидели. Вот и Августа, кажется…

Что-то затрещало наверху. Похоже, не вовремя расшалившийся змей сломал какую-то ветку. Недодуманная мысль рассыпалась, как сухое печенье, оставив в голове несколько колючих крошек.

Потом она стала фантазировать, как она будет убивать Стояновского. Он же большой, сильный мужчина. Застрелить его? Это было бы как-то слишком… благородно, что-ли. Можно, конечно, использовать штучки, которые привезли на Землю гады — электрошокеры, ядовитые лезвия, что там у них ещё? Изделиями гадов пользоваться не хотелось. Вообще, — впервые за всё время задумалась она, — как это будет происходить? Будет ли Гор сопротивляться? Кажется, нет: она видела записи подобных убийств, мужчина всегда был вялый и покорный… Бурлеска вспомнила, сколько садистских фильмов было снято в последние годы. Змеи не препятствуют этому, у них самих принято смотреть на подобные вещи, они считают это высоким искусством…

В голове всё путалось. Она ещё попыталась решить, куда она поедет, когда получит свою охранную грамоту. Может быть, в Америку? Сейчас там развелось особенно много маньяков, в другое время она бы на это не пошла, но почему бы и нет? Нью-Йорк, говорят, сейчас расцвёл…

Варлека сама не заметила, как задремала. Ей снилось, что она, связанная, лежит в стеклянном ящике. Ящик плыл по огненной реке. Его заворачивало на стремнинах, и она видела языки пламени, сквозь которые проступали лица людей и нагов. Лица наклонялись к ней и о чём-то спрашивали — и она отвечала, не слыша собственных слов. Она знала, что, когда она замолчит, ящике расколется и она умрёт. Это было так страшно, что она вспомнила латинскую молитву, которой научилась когда-то в детстве, и начала её читать, путаясь в словах. Тогда лица в пламени сгрудились вокруг неё, пламя поднялось выше, а ей стало жарче. Но она твёрдо решила, что спасёт их всех, и с новыми силами зашептала молитву. Латинские слова вываливались изо рта, оставляя боль в растрескавшихся губах.

Проснулась Варлека от того, что кто-то осторожно теребил складки платка. Она в испуге распахнула глаза — и увидела сквозь паранджу яблоко: маленькое, неправдоподобно румяное, малиновое. Яблоко раскачивалось перед самым лицом.