Джон Барнс - Океан — всего лишь снежинка за четыре миллиарда миль отсюда

— То есть, насколько я понимаю, — прервала его Леоа, — до прибытия туда людей Борей был одной гигантской снежинкой. Кристаллы льда, фрактально упорядоченные вокруг пылевого ядра, — настоящая снежинка размером семьсот километров в диаметре.

— Небольшое пылевое ядро под слоем утрамбованного льда, — уточнил он. — Скорее не снежинка, а снежок, снаружи покрытый инеем. Но в каком-то смысле ты права. Мы называли то место, где стояла станция, Печенюшным холмом, потому что в ледяных глыбах, из которых он был сложен, там и сям виднелись вкрапления из частиц пыли, волокон и пузырьков воздуха — как изюм или дробленые орехи в домашнем печенье. Мы соорудили из этих глыб что-то вроде большой пирамиды и укрепили ее дно, чтобы она случайно не перевернулась. Так что наша станция как бы плыла по рыхлой поверхности огромного снежка, или снежинки, если тебе так больше нравится. А что до меня, то я прибыл на Борей, будучи совершенно придурковатым подростком.

— Лет двадцать назад я родила мальчиков-близнецов, — сказала Леоа. — Я бы, пожалуй, еще завела детей, если бы можно было отправить их кому-нибудь по почте или утопить собственными руками лет в двенадцать.

Торби еще раз, на всякий случай, проверил показания ее биоиндикаторов. Их зеленый цвет становился все интенсивнее, — по-видимому, самочувствие Леоа улучшалось.

— Ты знаешь, — сказал Торби, — в том возрасте я был противнее большинства подростков. По крайней мере, до путешествия на велосипеде. Хотя мама избавилась от меня совсем не поэтому, скорее даже наоборот.

Сказанное прозвучало с горечью, неожиданной для самого Торби. Иногда ему казалось, что только в возрасте между тринадцатью и восемнадцатью годами он был способен по-настоящему переживать какие-либо эмоции. С тех пор мир посерел, и настоящее не шло ни в какое сравнение с прошлым.

— В общем, мы с бабушкой наблюдали яркую вспышку на небе, полыхнувшую за горизонтом; в течение десяти минут после нее у Борея наблюдалась собственная атмосфера. Сквозь скафандр я ощутил ветер, и на какой-то миг вместо привычных звезд над головой увидел небо, а потом вдруг все вокруг стало быстро покрываться льдом. Именно тогда я подумал, что было бы прекрасно провести на Борее некоторое время за пределами станции, особенно если бы при этом я сам мог решить, что мне делать и как проводить время.

Занимаясь физикой, я придумал специальное устройство для этого и заказал его сборку роботам-конструкторам. Устройство представляло собой гигантский обруч километр диаметром с обмоткой из сверхпроводника. Этот огромный маховик я планировал раскрутить до орбитальной скорости, подключив его к специальному тренажеру. Уже через месяц я был в отличной физической форме. Я мог двигаться по внутренней поверхности этого обруча на велосипеде с помощью магнитной левитации, сообщая определенную скорость и кинетическую энергию катящемуся обручу. В общем, ничего особенного в моей затее не было — сейчас подобное можно сделать в любой лаборатории. А нашим роботам-конструкторам все равно было нечем заняться со времен строительства станции. В общем, я соорудил этот обруч и велосипед (точнее, и то и другое сделали роботы) и крутил педали по нескольку часов в день, приводя тем самым обруч в движение. В свободной от трения среде с очень низким уровнем гравитации возникала инерция, так что вскоре обруч разогнался до скорости шестьсот километров в час, что уже было выше орбитальной скорости. Шины моего велосипеда были устроены так, что позволяли контролировать сверхпроводимость обруча, постепенно усиливая сцепление, благодаря чему я мог усидеть в седле. После этого мне оставалось только поддерживать относительную скорость движения на стабильном уровне, чтобы не свалиться с обруча и не вылететь на орбиту.

Также требовалось определенным образом контролировать график полета, я нуждался в воздухе, воде и еде, а еще необходимо было найти способ остановить эту конструкцию, чтобы закончить путешествие, когда мне надоест. Контроль времени осуществлялся при помощи компьютера: планировалось, что я выберусь из обруча, доехав до его верхней точки, при этом во время путешествия я должен был все время ехать параллельно поверхности Борея. Я установил специальную программу с расчетом на ее однократное использование: она активизировалась и при необходимости брала на себя управление всем механизмом. Выходное отверстие в кольце было размером метра три, и при стабильной скорости движения я должен был выбраться оттуда за одну шестидесятую долю секунды. Мой скафандр производил рециклинг воды и воздуха. Еда находилась в большом контейнере, прицепленном сзади. А когда контейнер пустел, его можно было встряхнуть как следует, и тогда он начинал выполнять функции якоря, цепляясь за лед и снижая скорость движения обруча приблизительно до ста километров в час. На этой скорости требовалось надуть вокруг сверхпроводникового обода обруча огромный воздушный протектор и начать медленно двигаться в сторону Печенюшного холма, чтобы пополнить там запас продовольствия.

Я прикрепил камеру на руль велосипеда объективом к себе, чтобы отснять материал, который можно было бы сдать учителю для подтверждения успешного выполнения проекта. А потом я использовал ту же съемку в следующем семестре, когда у нас был курс документального видео. Мне и в голову не приходило, что люди придут в такой восторг от кадров, где я еду на велосипеде по Борею, волоча за собой контейнер с едой.

— На опубликованных снимках ты напоминал ведьму верхом на помеле, — веселилась Леоа. — Видимо, продюсеру, который приобрел права на публикацию, хотелось, чтобы на всех изображениях ты держал голову прямо, а, как известно, в гравитационном поле человек не всегда блюдет осанку, поэтому в результате редактирования твой велосипед на снимках катился под прямым углом к поверхности Борея.

— «Не важно, что случилось и как было снято, редактор всегда сделает так, как ему надо», — процитировал кого-то Торби.

После полудня он решил, пока не стемнело, немного покататься на лыжах, чтобы размять ноги и поупражняться. Еще день-другой — и спасатели наверняка придут к ним на помощь.

Когда Торби вернулся, Леоа по-прежнему лежала на носилках с крестообразным каркасом (эта конструкция с каждым днем все больше напоминала журналисту распятие), которые тащил Бэггинс. Она не спала и успела проголодаться, и Торби приготовил ей поесть.

— Мне кажется, нормальный аппетит — это добрый знак: похоже, ты идешь на поправку, — заметил он. — Я вышел на связь со спасателями, и они пообещали забрать нас завтра. Мы можем остаться здесь, а можем отправиться дальше — и тогда, если мы за вечер и завтрашнее утро пройдем еще километров пятнадцать, у нас будет полное право заявить, что мы сами выбрались из Песчаного моря. Как тебе удобнее — когда робот стоит или когда движется?