Владимир Фильчаков - Эксперимент N 1

Вода показалась ему ледяной. Он вздрогнул, пошел дальше, зашел в воду по колено и засмеялся. Вода была как вода, она омывала ноги, шевелила мелкие камешки и совершенно не могла выдержать его. Он наклонился, погрузил в воду руки, умыл лицо и снова засмеялся. Неправда... Это всего лишь сны. Всего лишь сны. Внезапно он поймал себя на том, что разочарован и снова засмеялся. Надо же! Оказывается, ему в глубине души хотелось, чтобы это оказалось правдой. Он еще раз умыл лицо и пошел домой.

* * *

Сны продолжались. Теперь он стал видеть их все чаще и чаще. В Снах он стал покидать землю и видел своего истинного Отца и истинную Мать и говорил с ними. Он стал осознавать себя таким, каким был до рождения. Теперь, бодрствуя, он с горькой улыбкой вспоминал свою первую попытку сотворить чудо, и понимал, что стоит ему только снова захотеть и он сможет пойти по воде, полететь как птица и сделать еще много такого, что недоступно человеку. И еще его наполняла любовь. Любовь ко всем и ко всему. Он любил людей. Он любил богатых и спесивых торговцев, лавочников, чужеземных солдат и их командиров, священников, хлеборобов, пекарей, нищих - оборванных и покрытых незаживающими ранами и струпьями, проституток, воров с отрубленными руками, грабителей, подонков, убийц, растлителей, бездельников, пьяниц, бедняков, зажиточных крестьян - всех без исключения. Он любил птиц, зверей, деревья, траву, ветер, дождь, солнце, небо, облака. Эта любовь переполняла его, просилась наружу, ему одному было трудно сдерживать ее внутри, но он понимал, что время еще не пришло, что он еще молод, что люди не станут его слушать, пока он не достигнет возраста проповедника, когда к нему потянутся души страждущих.

Окружающие считали его блаженным. Он не принимал участия в забавах молодежи, предпочитая уединение и работу. Он мог слушать собеседника и не видеть его, а когда собеседник умолкал, пытаясь проследить его отсутствующий взгляд, он не замечал этого, продолжая думать о своем. Он мог говорить такие вещи, которые никому не приходили в голову. Он мог говорить непонятно о понятном. Да, его считали блаженным, однако поражались знаниям, которые он обнаруживал. Он знал гораздо больше, чем стремился показать, но и той малой доли было достаточно, чтобы за ним закрепилась репутация помешанного всезнайки. А однажды произошло удивительное. Не для Ешу, для остальных.

Как-то вечером он сидел среди других молодых людей на берегу реки и, по обыкновению думал о своем, краем сознания вникая в общий разговор. Говорили о Малате, которого скрутила неведомая болезнь, от которой у него поднялся жар и вспухли жилы. Говорили, что сегодня Малату стало совсем плохо, а лекарь ничего сделать не может и только разводит руками, говорит, что не сегодня-завтра Малат умрет и... И тут Ешу сказал, ни на кого не глядя:

- Через три дня Малат выздоровеет.

Разговор оборвался. Молодые люди постепенно разошлись и возле Ешу остался один Симеон. Он долго смотрел на Ешу, потом спросил :

- Откуда ты знаешь?

Ешу вздрогнул, с трудом оторвался от своих мыслей и произнес:

- Знаю.

Назавтра Малату стало значительно легче, послезавтра он начал вставать с постели, а третьего дня, хоть и был изнурен и худ, выглядел вполне здоровым. Узнав об этом, Ешу слабо улыбнулся и подумал, что вот оно, его первое маленькое чудо. Теперь к Ешу стали относиться иначе. Никто уже не называл его блаженным. Какой же он блаженный, он и рассуждает здраво, говорит правда не всегда понятно, ну так что ж, вовсе он не блаженный, а просто себе на уме. Он и раньше предсказывал что-нибудь, перемену погоды там или еще что по мелочам. И всегда сбывалось. Вот ведь никто же не думал, что Малат выздоровеет, лекарь вон - ученый человек, не чета нам, неграмотным, а и тот говорил, что Малат не жилец на этом свете, однако же Ешу сказал, что выздоровеет - и выздоровел. А лекарь - что? Вещички собрал и убрался от позору. Был бы другой лекарь поблизости - к этому никто бы больше не пошел, да куда денешься.

К Ешу стали обращаться за советом. Сначала редко, словно пробуя - а вдруг как ошибется, потом чаще и чаще, и через полгода никто в деревне не начинал сколько-нибудь серьезного дела, не посоветовавшись с ним. Приходили и из других деревень Он не отказывал никому, для каждого у него находилось слово, и только однажды, когда пришлый крестьянин спросил, сколько ему осталось жить, сказал:

- На этот вопрос я тебе не отвечу. Спокойней будешь спать.

В деревне говорили, что рядом с Ешу чувствуешь себя спокойно, как-то умиротворенно, от него исходит некая сила, что-то большое, огромное даже, чувствуешь себя защищенным, хотя непонятно, от чего защищенным, наверное от чего-то плохого, скверного. В его присутствии никто никогда не ругался, никто не приходил к нему выпивши, и попробовал бы кто обидеть его, такого закидали бы камнями. А кузнец Симеон, тот объявил себя телохранителем Ешу, не отходил от него ни на шаг, заглядывал в рот и был самым благодарным слушателем. Это был огромного роста детина, заросший до глаз бородой, с ручищами, что твоя кувалда и с саженными плечами. Ешу ласково называл его "Моя тень" и с улыбкой наблюдал, как трещит его черепная коробка, когда он пытается осмыслить какое-нибудь особо мудреное высказывание.

Ешу продолжал видеть Сны, а они становились какими-то тревожащими, мучительными, от них исходило беспокойство его истинных родителей. Срок приближался. Скоро Ешу должен был покинуть деревню, покинуть земных родителей и отправиться странствовать по миру, делясь с людьми переполнявшей его любовью. И когда до срока осталось чуть больше месяца, он объявил, что удаляется в пустыню. Это решение было неожиданным для всех. Его принялись уговаривать, мать плакала, отец неловко покряхтывал, но решение было принято и Ешу был тверд. Он распрощался с родителями и жителями деревни, захватил с собой котомку, в которую позволил положить только четыре пресных лепешки и флягу с водою, и ушел, сопровождаемый верным Симеоном. Он позволил Симеону проводить его только до края пустыни, велел ждать здесь через сорок дней и ушел, оставив Симеона совершенно растерянным. Симеон долго провожал его глазами, порывался следовать за ним, но не осмелился ослушаться и остался на своем посту.

* * *

Исполнитель.

Поезд останавливался возле каждого столба. Он больше стоял, чем двигался. Меня это всегда выводит из себя. Ведь существует же расписание! Это что же - расписание так составлено? Или таким поездам расписание не указ?

Еще меня выводят из себя словоохотливые попутчики. Вот и сейчас мне достался такой. Из своей долгой жизни он помнил все. Из своих многочисленных родственников он помнил всех. Золовок, шуринов, деверей, сватов, сводных братьев и сестер, свояков и своячениц, а также их братьев, сестер, свояков и своячениц... И с каждым из родственников обязательно происходили многочисленные истории, весьма поучительные и интересные, то есть это попутчик считал их поучительными и интересными, и каждую историю он стремился донести до меня, поминутно забывая, с чего начал и все больше и больше увязая в трясине родственных отношений, однако это его ничуть не смущало, он мог увязать до бесконечности, потому что историй было бесконечное множество. За долгие годы странствий я выработал способность отключаться и думать о своем. Вот он бубнит себе, а я думаю о том, как мне половчее выполнить свое задание.