Гарднер Дозуа - Рыцарь теней и призраков

— Ты снова собираешься отказать нам, верно? — выдохнула она наконец. — Черт возьми! Ты всегда был самым высокомерным, упрямым сукиным сыном на свете! Вечно доказывал свою правоту. И, что хуже всего, всегда считал себя правым! Не терпел ни возражений, ни компромиссов!

Она раздраженно тряхнула головой.

— Будь ты проклят! Неужели ты хоть раз в жизни не способен признать свою неправоту? Хотя бы раз!

— Эллен, — пробормотал он и, тут же осознав, что впервые за сорок лет произнес ее имя вслух, впал в некое подобие ступора. Потом вздохнул и начал снова: — Ты просишь меня предать мои принципы, все, что я отстаивал, разрушить собственными руками построенное мной…

— Да пропади они пропадом, твои принципы! — выкрикнула она. — Переживешь! Человечеству твои принципы не по карману! Пойми, мы говорим о жизни. Если ты все еще жив, всякое может случиться. Кто знает, какую роль ты можешь сыграть в нашей судьбе, глупый упрямый кретин! А вдруг именно от тебя зависит все? Если проживешь еще немного, разумеется. Мертвый — ты всего лишь труп с принципами. Конец истории!

— Эллен… — повторил он, но она нетерпеливо отмахнулась, явно не желая ничего слышать.

— В смерти нет ничего благородного, Чарли, — свирепо прошипела она. И ничего романтичного. Представь, сколько всего ты мог бы сделать в оставшиеся годы! Думаешь, что смертью докажешь свою правоту и, отказавшись выбрать жизнь, останешься в памяти потомков чистым, принципиальным и возвышенным?

Она подалась к нему, плотно сжав губы.

— Ну так вот, выглядишь ты последним дерьмом, Чарли. Поизносился. Разваливаешься прямо на глазах. Ты кончаешься. И, повторяю, в этом нет ничего благородного. Мышцы дрябнут, волосы выпадают, соки высыхают. От тебя плохо пахнет.

Цудак залился краской стыда и отвернулся. Но она неумолимо подвинулась еще ближе.

— Какое уж тут благородство! Это просто глупо! Ты же не отказываешься чинить машину, пробежавшую много миль. Ремонтируешь, зовешь жестянщика, красишь, заменяешь фабричные детали и при необходимости разбираешь по косточкам и собираешь заново. И она бегает. Потому что иначе на ней далеко не уедешь. И кто знает, как далеко она сумеет тебя завезти?

Цудак едва не забился в угол. Но Эллен не унималась:

— Продолжаешь воображать себя Фаустом, а Баки Бага — Мефистофелем? Или твое эго раздулось настолько, что в ход пошли такие герои, как Иисус и Сатана? Но все не так уж просто. Может, самый верный моральный выбор — поддаться искушению, а не бороться с ним. Совсем не обязательно играть по старым правилам. Быть человеком может означать только то, что пожелаем мы!

Очередное озеро тишины разлилось вокруг, и они оказались на самом дне — достаточно глубоко, чтобы утонуть. Наконец она тихо спросила:

— Ты что-нибудь слышал о Сэме?

Чарлз пошевелился, потер лицо руками.

— Ничего. Вот уже много лет. Ни слова. Не знаю даже, жив ли он еще.

Она издала странный, похожий на вздох звук.

— Бедный малыш! Мы тянули его, каждый в свою сторону, пока он не сломался. Похоже, и я всегда стремилась быть правой, верно? Ничего не скажешь, идеальная пара, ты и я! Неудивительно, что он при первой возможности удрал от нас обоих!

Цудак промолчал. Но не выдержал и, словно продолжая разговор, слышимый только ему одному, заметил:

— Ты давным-давно сделала свой выбор. Сожгла все мосты, когда согласилась работать на Компанию и против моего желания улетела в космос. Ты знала, что я не хочу и не одобряю этого, и все же поступила по-своему, несмотря на вызванный твоим поступком скандал, так непоправимо повредивший моей политической карьере. Тогда тебе было все равно, что станет с нашим браком! Ты уже бросила меня к тому времени, когда началось восстание искусственных интеллектов!

Она вскинулась, словно собираясь вновь накинуться на бывшего мужа, но вместо этого спокойно возразила:

— Но ведь я вернулась, не так ли? Хотя вовсе не была обязана это делать. Вылезла из кожи, чтобы прилететь за тобой. Вспомни, это ты отказался идти со мной, а ведь я дала тебе шанс. Кто же тогда сжег мосты?

Цудак застонал, снова растирая лицо руками. Господи, как он устал! И уже не знал, кто был прав тогда, кто прав сейчас. Честно говоря, он с трудом припоминал, из-за чего разгорелся весь сыр-бор. Перед глазами все плыло.

Он на секунду прижал кулаки к векам.

— Не знаю. Ничего я больше не знаю, — глухо пробормотал он. И почувствовал ее пристальный, горящий взгляд, но отказывался повернуть голову и посмотреть на нее.

— Когда искусственные интеллекты захватили Орбитальные Города, — пояснила она, — и предложили всем нам бессмертие, если мы к ним присоединимся, неужели ты действительно ожидал, что я гордо откажусь?

Теперь он резко повернул голову, смело встретив ее взгляд.

— Я отказался бы. Если бы это означало потерять тебя.

— Неужели ты действительно этому веришь, лицемерный ты ублюдок? — печально проговорила она, смеясь и качая головой.

Цудак не отрывал от нее глаз. Немного помолчав, она потянулась и взяла его за руку. Он ощутил тепло ее пальцев, вдавившихся в его плоть. Впервые за сорок лет она коснулась его!

— Я скучала по тебе, — призналась она. — Вернись ко мне.

Он отвел взгляд, а когда снова огляделся, она исчезла. Без следа. Без малейшего шевеления воздуха, отмечавшего ее уход. Да была ли она здесь?

Он продолжал сидеть. Долго. Молча. Века. Миллиарды лет. Время, достаточное, чтобы континенты сдвинулись с места и горы расплавились и хлынули вниз водой, а тени сгустились и день медленно перетек в вечер. Аромат Эллен висел в воздухе, пока не испарился, словно мучительное сожаление. Часы все еще шли, он знал это, и не только по тиканью.

Нужно принять решение. Наметить план действий. Сейчас. Так или иначе. Это его поворотный пункт.

Нужно принять решение.

Царило ли когда-нибудь такое спокойствие в суетливой, жестокой, кровавой истории мира? В молодости он часто искал уединенные места, исполненные святого молчания: отдаленные участки пустыни, опустевший пляж на рассвете, места, где можно без помех поразмыслить, где достаточно просто быть, впитывая жизнь всеми открытыми порами… но теперь он обрадовался бы самому простому и обычному звуку: лаю собаки, шелесту шин по тротуару, пению птички, голосу человека, что-то недовольно вопившего на улице. Все, что угодно, лишь бы знать, что связь с миром все еще не прервана, что он еще способен принять передаваемый сигнал реальности своим едва работающим приемным устройством. Еще жив. Еще здесь. Иногда посреди холодной равнодушной ночи, когда тени отточенными бритвами скользили у его горла, он включал какое-нибудь очередное нет-шоу, где говорящие головы с энтузиазмом обсуждали безразличные ему проблемы, и позволял им болтать ночь напролет, пока не поднималось солнце, прогонявшее кладбищенские тени. Ничего не поделаешь, иллюзия компании. Хотя бы это. Хочешь не хочешь, а тебе необходимо что-то, некое подобие шума, хотя бы лишь для того, чтобы противостоять тишине и одиночеству, наполняющему твою жизнь, отвлечь тебя от дум о том, что ждет впереди: последнем, нерушимом молчании смерти.