Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи

«Сомов потянул больше».

Люсин скользнул взглядом по стенам. Кроме гостиничной картинки, изображавшей каких-то людей, любующихся с Ленинских гор Лужниками, других шедевров живописи не было.

«Где же они, эти Арлекин и женщина в ванной?»

Третья квитанция, выписанная антикварным магазином на улице Горького, лаконично сообщала, что пропавший владелец этих костюмов, покупавший картины, приобрел еще и Будду, позолоченного, высотой 14 см, с дефектами. Стоил Будда полсотни.

Но его тоже не было видно.

«Искусством интересуется… Божественным… И чего он в Загорск-то не поехал? Что ж с ним, беднягой, приключилось?»

Люсин закрыл шкаф и еще раз оглядел номер. За сдвинутыми шторами привычно гудел город.

«Зачем это я свет зажег, когда на дворе день? Надо было только штору раскрыть. А публика небось подумала, что так надо…»

Он подошел к телевизору и раскрыл столик. Там, рядом с экспортной «Столичной», изготовленной из отборной пшеницы (отлитые на стекле английские буквы гарантировали однократное употребление стеклотары), скрывался позолоченный Будда. Был он страшен, трехголов и толстопуз и вид имел неприличный.

«А я-то представлял себе Будду по-другому. Думал, что он, как человек, а у этого морда кабанья и черепа на голове. Но им виднее. Высота та же, позолочен, потерт, пальцы сломаны. Так что, несомненно, с дефектами. Он самый и есть. За полсотни я бы такого купил. Забавно».

«Столичную», которую надпись на этикетке рекомендовала слегка охладить, пропавший иностранец в холодильник не ставил, видимо, вообще к ней не притрагивался, так как была она завернута в первозданный целлофан.

«Неужто тоже для кого-то припас? Тут, наверное, ноль восемь. Удивительный человек!»

Дошла очередь до письменного стола. Там-то и отыскались в среднем ящике завернутые в бумагу «Женщина в ванне» да «Арлекин и Смерть». Женщина была голой, но выглядела скромно. Люсин решил, что за несколько штрихов черной туши сорок пять рублей многовато. Зато другая картина была многоцветной акварелью. Желтый скелет в черном, забрызганном жемчужными слезками плаще выглядел весьма внушительно. К тому же он еще наигрывал на скрипочке из берцовой кости.

«Тоже дороговато», — решил Люсин.

В тумбе стола он нашел две нераспечатанные коробки шоколада («Поистине этот человек живет для других!») и план ВДНХ.

Не обрадовала его и ванная. Там на зеркальной полочке стояли всевозможные флаконы, мыльница с тремя сортами мыла, какая-то ароматичная соль и бритва. «Золинген» в кожаном футляре.

«Опасная! — с уважением подумал Люсин. — Не какая-нибудь электрическая. Значит, выбрит всегда, как биллиардный шар».

Еще висел там мохнатый халат, стояли поролоновые туфли и прямо в ванной валялась мочалка, вернее, настоящая морская губка.

«Вот и все. Документы, деньги и сертификаты у него при себе. Человек он небедный и со вкусом. Но все в меру. Джентльмен».

— Он ведь настоящий джентльмен, не правда ли? — спросил Люсин, выходя из ванной.

— Думаю, что да, — согласилась мадам Локар.

— И, конечно, вчера за завтраком он был гладко выбрит?

— Конечно.

— У брюнетов это, знаете, целая проблема: не пройдет и часа, как снова синева проступает.

— Он всегда был гладко выбрит.

«Отлично! Это хорошо, что у него опасная, очень хорошо… Но ведь перед вечером ему надо было где-то побриться?»

— Ну что ж, дамы и господа, осмотрим теперь эту папку и приступим к описи.

Люсин прошел к столу, раскрыл папку и аккуратно вывалил на стол ее содержимое.

Фотограф на всякий случай сделал несколько снимков.

— У вас все? — спросил его Люсин.

— Все.

— Тогда раздвиньте, пожалуйста, шторы и погасите свет.

При дневном свете все как-то повеселели. Мадам подошла к окну. В обесцвеченное жарой июльское небо весело изливали лиловые клубящиеся струи трубы ТЭЦ. По реке медленно тащился белый прогулочный катер. Женевьева закурила новую сигарету и Длинным перламутровым ноготком время от времени сбивала с нее серую колбаску пепла. Фотограф перекручивал пленку, а посольский чиновник, откинувшись в кресле, вдохновенно разглядывал потолок, словно стихи сочинял.

Никто уже не ожидал от осмотра никаких чудес, и потому предметы, хранившиеся в нейлоновой папке, не вызывали особого интереса.

А напрасно…

Там был туристский план Москвы, черный пакет с фотографиями, колода карт, путеводитель по Ленинграду, изданный АПН на английском языке, и еще какая-то безделушка не безделушка, брелок не брелок, в общем, ярко-синяя керамическая фигурка величиной с мизинец. Видно, старинная.

Сначала Люсин взялся за план. Метро Калужская было обведено карандашом. На обороте, в списке транспорта, был отмечен автобус 531 «красный», курсирующий от Калужской до Красной Пахры.

Не обнаружив на плане других пометок, Люсин шагнул к гардеробу и, еще раз тщательно осмотрев карманы, забрал все найденные в них билеты. Затем, вернувшись к столу, он взялся за карты. Такие ему еще никогда не встречались, хотя он повидал немало различных колод. Нет, это были карты, одинаково не похожие ни на обычные игральные, ни на те изображения экзотических стран и ярких, весьма легко одетых женщин, которые можно купить в первом же заграничном порту. Даже масти здесь были особые. Не какие-нибудь «крести» и «буби», а желуди с дубовыми листьями и неведомые желтые шары. Только пики, или, как их чаще именуют в кубрике, вини, были еще малость похожи на настоящие.

Иначе выглядели и фигуры. Валеты, дамы и короли совершенно на себя не походили, и, кроме них, Люсин обнаружил еще свечи, булавы и шпаги. Всего он насчитал в колоде семьдесят восемь листов. Иного названия, как чертовы карты, он для них не нашел.

Путеводитель по Ленинграду никаких явных пометок не содержал, а в черном пакете лежали шесть совершенно одинаковых снимков какого-то рваного, истершегося на сгибах манускрипта. Тонким старорежимным стилем рондо на русском языке с ером и ятем было записано стихотворение.

Люсин прочел его два раза, облизал губы, потом, забывшись, достал злополучную трубку и принялся упорно грызть мундштук. Прочел стихотворение в обратном порядке, вздохнул и сказал:

— Все ясно, дамы и господа, а также дорогие товарищи… Более или менее ясно. В этом смысле, конечно…

Сунув фотографии в пакет, он все уложил в папку и опять полез в чемодан. Извлек оттуда коробочку с перстнем и переложил ее в папку. Некоторое время молча сидел в кресле с весьма озабоченным видом, но вдруг, точно на него снизошло откровение, вскочил и, позвав понятых, кинулся в ванную.