Уильям Котцвинкл - Ип

— Ну, видишь, Харви? Он добрый. Он тебе ничего не сделает. Видишь?

Из пальца ноги нелепого существа появился клочок редкого тумана. Харви сунул в туман свой нос, и псу открылись измерения мира, к восприятию которых его собачье сознание готово не было: огромная сотканная из света суповая кость неслась сквозь ночь, сверкала, вспыхивала, и завывание ее эхом отдавалось во всех закоулках древнего космоса.

Пес съежился, в голове у него все помутилось. Из собачьей пасти вырвался полный ужаса стон. Опустив голову, Харви попятился.

— Ты говорить умеешь? — И Эллиот подвигал двумя пальцами, изображая ими говорящий рот.

Престарелый ученый мигнул снова, а потом сам задвигал пальцами, рисуя в воздухе формулы галактических наук, сверхъемкие космические коды выживания, усвоенные им за десять миллионов лет.

Эллиот моргал растерянно, а пальцы инопланетянина молниеносно чертили в воздухе миниатюрные орбиты, спирали, углы, формулируя и иллюстрируя физические законы.

Видя, что землянин ничего не понял, старый ученый опустил руки, но досада его прошла, когда он вспомнил, что перед ним всего лишь ребенок.

Как ему быть? Древний ботаник обдумывал ситуацию. Разница между его интеллектом и мыслительными возможностями мальчика так велика, что непонятно, как приступить к делу.

Вся беда в разнице между уровнями их знаний. Постой… постой…

Он попытался было дезорганизовать свое мышление до бестолковости земного, но вскоре отказался от бесполезных попыток. Как он мог надеяться, что земляне поймут переданные жестами великие формулы, эти высшие постижения, рожденные сверхдлинными отрезками времени? Хорошо хоты он М&М умеет попросить.

Эллиот подошел к приемнику, включил его.

— Эта музыка тебе нравится? Нравится рок-н-ролл?

Из радиоприемника неслись звуки, подобных которым космический скиталец никогда не слышал; похоже было на грохот скатывающихся вниз камней. Он закрыл чувствительные уши руками и, съежившись, опустился на пол.

Эллиот огляделся вокруг: что еще следует показать существу из космоса? Он выудил из копилки двадцатипятицентовую монету.

— А вот какие у нас деньги.

Старый ученый не сводил глаз с мальчика, пытаясь понять его речь, но язык землян казался невнятицей.

— Это двадцатипятицентовик.

Мальчик протянул ему маленький, плоский блестящий кружок; цвет не такой, как у М&М, но, может, это еще лучшая пища, может, с ней еще верней выживешь?

Он попытался откусить.

Мусор какой-то.

— Ага, точно, — сказал Эллиот, — это есть нельзя. А ты, видно, опять проголодался? Я тоже, пойдем поедим. Харви, — и Эллиот погрозил собаке пальцем, — уходи с дореги.

Харви заскулил и, поджав хвост, неслышно отошел в сторону, потом потрусил вслед за Эллиотом и страшилищем вниз, на кухню. Там он лег возле своей миски и постарался довести до сведения Эллиота, что ему, Харви, чтобы успокоиться, необходимы собачьи консервы «Алпо», и хорошо бы целую жестянку, хотя и жестянка для него сущие пустяки. Но Эллиот не обратил на него внимания, и Харви осталось только грызть края миски, чем он и занялся.

А Эллиот доставал что нужно для приготовления своего любимого утреннего блюда.

— Вафли сделаю, — сказал он и начал взбивать и перемешивать тесто. — Мое коронное блюдо. Ты когда-нибудь пробовал?

Старый ботаник смотрел, как один за другим появляются незнакомые ему предметы, но к полетам в космосе ни один из этих предметов отношения не имел. Он смотрел, и его огромные выпуклые глаза вращались, фиксируя подробности происходящего, которые все были ему непонятны.

А Эллиот тем временем уже перелил тесто в вафельницу.

— Видишь? Печется.

Ноздри у древнего путешественника задвигались, и, переваливаясь, он подошел к вафельнице. Пахло восхитительно, как от М&М, только сильнее.

Эллиот вынул готовую вафлю и стал выдвигать ящики в буфете.

— …сироп, масло, фруктовые консервы, а сверху на вафлю, может, взбитых сливок?

Безобразное существо подпрыгнуло: в воздухе вдруг прибавилось озона, а из руки мальчика ударила белая струя.

— Не бойся, это вкусно. — Эллиот увенчал все лепешечкой М&М и протянул тарелку с вафлей древнему путешественнику. — И вот вилка. Умеешь ей пользоваться?

Ученый преклонных лет посмотрел на длинные сверкающие зубцы. Лучший в смысле механики предмет, какой он до сих пор видел в этом доме. Будто огоньки замерцали у него в голове. Вот именно, предмет с четырьмя параллельными зубьями… прикрепленными… к чему? На какой-то миг он почти увидел устройство, которое его спасет, — словно яркая вспышка осветила глубины его сознания, где возникал сейчас образ этого устройства.

— Ею едят. Видишь? Смотри, как я делаю…

Повозившись, ученый вытащил из взбитых сливок М&М. Он съел драже и принялся за сливки, ощущая во рту ошеломляющие сочетания чередующихся по-разному химических элементов; снова и снова вилка его погружалась в нечто легкое как облако, и формулы сочетаний одна за другой выскакивали в его сознание. Лучшей пищи просто не может быть!

— Молока хочешь? На, выпей стакан.

Белая жидкость заплясала, выплескиваясь на пальцы инопланетянина; форма его губ плохо подходила к форме стакана, поэтому бо́льшая часть жидкости вылилась ему на грудь, на ту ее сторону, где помещался свет-его-сердца.

— Ой, ты ничего не умеешь, да?

Втыкая вилку в хрустящую вафлю, старый ученый не отрывал глаз от четырех острых зубцов. «Дзик, дзик», — постукивали о тарелку зубцы.

Эллиота вдруг качнуло, будто могучая волна прокатилась над ним; его переполнили незнакомые чувства, словно он утратил что-то несказанно прекрасное, что должно было бы принадлежать ему, принадлежать всегда.

Дзик, дзик, дзик…

Устремив внутренний взор к высотам знания, древнее существо закрыло глаза. А может, все-таки найдется где-нибудь в дальних далях ухо, которое услышит песню четырех зубцов? Но как привлечь его внимание? Как этот маленький предмет поможет перекинуть мост через Вселенную? Жаль, что он никогда не прислушивался к разговорам навигаторов и связистов, ведь они знают об этих вещах куда больше, чем он.

— Сейчас повеселимся, — сказал Эллиот, стряхнув с себя грусть, и взял страшилище за руку. — Пошли.

Длинные пальцы, похожие на корни растений, сплелись с его пальцами, и на мгновение Эллиоту показалось, будто он ведет за руку ребенка младше себя, но тут снова накатилась бесшумная волна, в ней были тайны звезд и законы космоса, и Эллиот понял, что существо это старше его, и на очень много старше. Что-то изменилось в Эллиоте, сдвинулось совсем чуть-чуть, словно повинуясь силе такой же таинственной, какая возвращает в правильное положение гироскоп; он заморгал в изумлении от охватившего его чувства, что и он дитя звезд и никогда, никогда не совершал ничего во вред другому.