Глеб Анфилов - В конце пути (сборник)

Алексей и сам понимает, что тормоз сейчас — самое главное. Иначе «Диана» пронзит Малый космос, пролетит через него насквозь. Но…

«Четвертое. Комиссия одобряет ваше решение воздержаться от похорон Веры Александровны Авериной. Совершенно правильно, что она покоится в космическом холоде. Но перед входом в Малый космос ее необходимо изолировать. Есть некоторая надежда на то, что по прибытии на Землю ее организм будет восстановлен. Иногда это возможно. Повторяю. Четвертое. Комиссия одобряет»…

Что она говорит! О! Он снова силится подняться, отрывает от пола спину и… со стоном падает навзничь… Он настолько взволнован, что пропускает мимо ушей следующее сообщение. В нем говорится что-то о возможной неисправности тормозного устройства, о катапультировании вперед, ради торможения, щитов метеоритной защиты, о включении на полную мощность сигнального излучателя… Чепуха! Тормоза исправны. Вот только дотянуться до кнопки…

«Слушайте, Алексей Николаевич Аверин. Шестое. Комиссия Совета предполагает, что вы больны мезонной болезнью. Она возникает после близкого соприкосновения с поверхностями, испытавшими частичную аннигиляцию. Инкубационный период — шесть суток. Симптомы: припадки сильной рези в позвоночнике, тошнота и рвота, временная потеря зрения. Болезнь излечима. Лечение будет проведено на Земле. Повторяю»…

Алексей решил копить силы. Расслабиться, дать себе отдых и потом рывком броситься к пульту…

«Восьмое. Ввиду вашей вероятной болезни Комиссия решила принять „Диану“ подвижным финишем. Для приема „Дианы“ отправляется базовый звездолет „Амур“. Он сблизится с „Дианой“ и опустит ее на Центральный лунный космодром. Вашего участия в этой операции не потребуется. Но „Диана“ должна снизить скорость не менее, чем в десять раз. Вам надо немедленно включить трехкратное торможение. Повторяю»…

Алексей выжидал. Ему стало немного лучше, но рывок к пульту должен быть совсем верным.

А голос Земли — звонкий, четкий, с каким-то удивительно тонким и радостным акцентом, с ясным дыханием будущего, которое стало настоящим, продолжал:

«Алексей Николаевич! Слушайте нас. Ваш отец жив. Он, как и мать вашей жены Мария Петровна Головина, прошел процедуру многолетнего сна, которая была разработана вскоре после вашего отлета. Ваш отец и мать вашей жены разбужены месяц тому назад. Оба они здоровы. Но из соображений гуманности им не сообщено о Вере Александровне Авериной. Слушайте записанный вчера голос вашего отца»…

Маленькая пауза.

«Здравствуй, сынок, здравствуй, невестка. — Отец поперхнулся, кашлянул. — Ты прости, я по старинке, Веронька. Я вот живой, не знаю уж, что сказать… Видите, как вышло… Разве ж я думал тогда, что дождусь вас… Так вот, летите скорей, очень мы с Марией Петровной вас ждем… Все у нас хорошо. Держись, сынок»…

Алексей собрал всего себя и в неудержимом рывке, который со стороны показался бы немощным и вялым, бросился к пульту.

Испытание

Комиссия собиралась неторопливо. Точно в пять пришел один Кудров и сел в первом ряду. Потом пришли Галкина и Иоффе; и стали смеяться над Кудровым, который, оказывается, забыл в столовой футляр от очков. Кудров взял у них футляр и вежливо поблагодарил. Потом пришел профессор Громов, сел рядом с Кудровым и начал листать какую-то книгу. "Очень уж, все они спокойные", — подумал я. Было уже четверть шестого, пора было начинать, и я отправился за Рубеном.

Рубен, с печальным, как мне показалось, видом, подбирал испытательные таблицы. Я был уверен, что все будет хорошо, и сказал ему об этом. Он ничего не ответил, посмотрел на часы.

— Ладно, Рубен, — сказал я, — идем показывать фокусы.

— Ты все проверил?

— Ты сам проверял пять раз. И вдобавок я испытал каналы, когда перенес приборы.

Мы вышли в комнату, где собралась комиссия. Рубен всем пожал руки и начал вступительное объяснение, в котором, пожалуй, не было необходимости, потому что все и так знали, в чем дело.

Каждый человек что-нибудь не умеет. Я, например, не умею танцевать. А Рубен не умеет выступать. Он говорил сбивчиво, с акцентом и на таком высоком научном уровне, что лучше не слушать — ничего не поймешь. В середине объяснения профессор Громов не очень учтиво перебил его:

— Мы уже знакомы с теорией, Рубен Александрович, давайте эксперименты.

— Да-да, скорее эксперименты, — сказала Галкина.

— Ну и превосходно, — заторопился Рубен. — У нас все готово. Давай, Сережа, — сказал он мне.

Я включил питание, сел в углу комнаты на стул и надел на голову обруч. Рубен сказал:

— Каждый из членов комиссии будет проверять действие приборов на себе. Я начну с демонстрации простейших видеопередач: член комиссии воспримет зрение лаборанта Карташева, — Рубен кивнул в мою сторону. — Затем главное: перемещение чувств. Прежде всего приглашаю вас, Петр Нилыч, — обратился он к Громову.

— Попробую, — пробурчал Громов.

Рубен усадил его за пульт в противоположном от меня углу комнаты, надел ему на голову обруч, объяснил функции ручек на пульте и включил мой сигнал. Громов сам довел его до своего уровня, медленно поворачивая верньер настройки.

Я заметил этот момент: Громов вздрогнул и прищурился. Рубен тихо сказал ему:

— Петр Нилыч, надо закрыть глаза...

В ярко освещенной комнате метрах в семи передо мной сидел грузный лысый человек с закрытыми глазами и черной полоской обруча на лбу. Я в упор смотрел на него...

Белая и зеленая стена, стол, пульт — и вон там, на стуле, он, председатель комиссии, наш первый судья...

Вот он поднес руку к голове, провел по лбу, махнул рукой. Не открывая глаз, поднялся со стула, сделал неловкий шаг в сторону... Вернулся, нащупал руками стул, сел.

Сказал негромко, хриплым голосом:

— Первый раз в жизни вижу себя с закрытыми глазами...

Я вынул из кармана номерок от пальто и с секунду смотрел на него. Громов сказал:

— Номерок от гардероба, кажется, сто восемнадцать.

— Совершенно точно, — сказал я и бросил номерок на стол.

Иоффе быстро взял номерок и повторил:

— Номер сто восемнадцать.

Галкина сказала:

— Между профессором и Сергеем надо поставить ширму...

Профессор вдруг крикнул:

— Сергей, пожалуйста, закройте глаза. Я устал.

Я закрыл глаза. Профессор попросил Рубена выключить в комнате свет. Рубен исполнил просьбу.

В темноте я различал, как Громов снял с себя обруч и положил его на стол. Потом он сам подошел к выключателю, щелкнул им и сказал:

— С меня, товарищи, довольно.

Грузно сел на диван, наклонив голову и прикрыв глаза ладонью.