Брайан Ламли - Психосфера

— Как скажешь, — проскрежетал голос Гаррисона/Кенигха. — И ты, конечно, права, Вики — ибо мы знаем, что значит быть слепым, не так ли? Но… — его взгляд снова упал на перепуганного юнца.

Стручконосные растения теперь были мёртвыми, увядшими, съёжившимися, чёрными и вонючими. Их зловоние донёс до Гаррисона и Вики внезапный порыв ветра с моря. Отчаянный танец юного грека перешёл в сопровождаемое стонами пошатывание, его ноги путались в куче гниющих растений. Он всё ещё держался за лицо, но, в какой-то момент, остановился и осторожно отнял ладони, с опаской и недоверчиво озираясь вокруг. Боль покинула его глаза и покрытое пятнами лицо, и он начал истерически смеяться. Но это длилось лишь несколько секунд.

— Урок, — повторил Гаррисон/Кених и при этих словах глаза греческого юноши вдруг вылезли из орбит. Он громко взвыл, резко опустил руки вниз, как будто для защиты паха, наклонился вперед и упал лицом вниз в гниющие листья. Он лежал, и его тело конвульсивно дёргалось на сырой земле.

Гаррисон поднялся на тропинку и повернул в сторону деревни. Вики побежала за ним, её рыжие волосы развевались за спиной.

— Ричард, ты не..?

— Нет, — ответил он на её невысказанный вопрос. — Я не разбил их, просто наподдал. Своего рода вечный пинок.

— Вечный пинок? — она догнала его, схватила за руку. Он замедлил шаг и обнял её. Сила в его пальцах была жёсткой, грубой, совсем не похожей на нежное, уверенное объятие Ричарда Гаррисона. Одного Гаррисона.

Он кивнул.

— Я просто создал ещё один заскок в его голове — для противодействия уже имеющемуся отклонению. Теперь всякий раз, когда он будет смотреть на женщину и думать о ней вот так, как зверь, у него будет ощущение, словно ему только что врезали по яйцам!

— Но по сути дела это…

— Кастрация? Верно! Но это меньше, чем то, что я сделал бы с ним, если бы ты не остановила меня…

Глава 4

Это было вчера, и к тому времени, как они вернулись в свои апартаменты, Гаррисон снова был собой — или настолько собой, как только мог быть. Тем не менее, были последствия, неизбежные после любого возрождения его ипостасей, Шредера и Кениха: грубость, беспричинная раздражительность.

Поскольку Вики была полностью в курсе о существовании Гаррисона в ипостасях Джекилла и двух Хайдов, и хорошо понимала, чего можно было ожидать в подобных случаях, она справились с проблемой проверенным и надёжным методом. А именно, привела Гаррисона в чувство, угостив бутылкой самого дешёвого бренди.

Странно, но этот простой приём, всегда, казалось, срабатывал — или, может быть, не так странно, если задуматься.

Скверный бренди стал любимым напитком Гаррисона после «посвящения» на Кипре, когда после нескольких проигрышей в покер бутылка с одной звёздочкой оказалась единственным, что он мог позволить себе купить. Затем он действительно пристрастился к нему, даже предпочитал другим сортам.

С другой стороны, что не менее важно, Томас Шредер не стал бы пить низкосортноый бренди, его вкус всегда был безупречным и, следовательно, он предпочитал напитки гораздо дороже. Поскольку Кених родился в стране поклонников шнапса (хотя, когда был в хорошем расположении духа, он мог вообще ничего не пить), Гаррисон становился бесспорным фаворитом.

Бренди служил, как Вики подозревала, просто в качестве стабилизатора: он помогал ему остаться «в образе» — или помогал его образу остаться в нём. На этот раз Линдос тоже помогал, прежний Гаррисон был «средиземолюбом», — полюбил Средиземное море с первого взгляда; и третьим стабилизатором (Вики нравилось считать, что это являлось самым главным), был секс.

Хотя их роман в «до того» время был кратким, он был страстным. Она вспомнила его предпочтения и, в течение двух лет, пролетевших с момента её воскрешения, тренировалась, ублажая его, пока не стала настоящим экспертом. Ни одна женщина не знала, или не изучила тела Гаррисона или того, как он реагировал на сексуальные стимулы, лучше, чем Вики Малер. Это же касалось ипостасей Шредера и Кениха: их вкусы были совершенно разными. Кроме того, они уважали Гаррисона — по крайней мере пока, — и они никогда не навязывались, и не предпринимали попыток получить господство в этом отношении.

Этому Вики, естественно, радовалась, но, с другой стороны, как ни парадоксально, она не была так уж рада. Она была абсолютно уверена, что сам Гаррисон был верен ей, но было более, чем несколько случаев — каждый раз, когда он считал необходимым, чтобы одна из его альтернативных сущностей взяла верх над ним — когда его тело отсутствовало в её постели, зачастую две или три ночи напролет. Дважды она нашла доказательства его визитов к высококлассным лондонским девушкам по вызову, и ей было хорошо известно, что бывший «секретарь» Томаса Шредера, та самая Мина Грюнвальд, теперь живет в Мейфере, где Гаррисон (или, скорее, Гаррисон /Шредер) завёл привычку встречаться с ней.

Именно это было проблемой Вики, причиной её… да, ревности: что, хотя она знала, что ипостаси Шредер и Кених уважают частную жизнь Гаррисона, она не могла быть на сто процентов уверена, что он так же уважал их.

В конце концов, он был исходной, доминирующей частью, продолжающей проживать в собственном теле. Вики еще не совсем привыкла к мысли, что дополнительные ипостаси, получив временное господство, могут использовать это тело, чтобы утолить свой сексуальный аппетит. К счастью, ни одна из ассимилированных, или принятых, личностей не была откровенно сексуальной в собственном теле, иначе Вики, возможно, не смогла бы смириться со своими чувствами и эмоциями. Но, опять же, что она могла поделать? Она точно знала, что в буквальном смысле не смогла бы жить без Гаррисона. Или она так всегда считала…

Как бы то ни было, её уловка снова сработала, когда сочетание дешёвого бренди, её собственного тела и атмосферы греческого острова совершенно расслабило Гаррисона, что способствовало полному возрождению его подлинной личности. В восемь вечера он захотел прогуляться. Они поужинали в лучшей деревенской таверне, где он выпил ещё немного бренди местного производства; после чего они нашли дискотеку и танцевали всю ночь напролет, так что звёзды уже начали гаснуть в небе к тому времени, когда они вернулись в свои комнаты.

Гаррисон был уставший, пожалуй, слишком уставший, чтобы заснуть, и это заставило происходящие в его сознании вещи — возможно, много странных вещей — стать более очевидными. Он осознал, что должен об этом рассказать.

Переодевшись в лёгкие ночные одежды, они оба уже развалились на широкой, высокой, как принято на Линдосе, кровати, чтобы поговорить и выпить кофе. И через некоторое время Гаррисон спросил: