Михаил Лезинский - Колючая Арктика

— Это у меня-то не потянут?! — уставился на меня Ягловский. — Это почему же?

— А потому, что вы давно стали кабинетным работником. А олени — Костя сказал — животные умные, они сразу распознают интеллигента. Вы же типичный представитель бюрократической интеллигенции, — решил я разговаривать с управляющим в его же ключе.

— Я — интеллигент?! Да я же бывший рабочий человек.

— Бывших олени тоже не признают, Костя сказал…

Ягловский вспыхнул:

— Много твой Костя понимает! Я — якут, во мне течет кровь тысячелетий!

— А олени родились в наше время.

— Вот что, — сказал Ягловский, — еду на вашем олешке, а вы — самостоятельно. Са-мо-сто-ятель-но… На моём. Идет?

— Идет…

Но "моё олешка" под руководством управляющего Алексея Ягловского тоже не торопился ставить рекорды. Конечно, будем справедливы, олень лапчатый, несколько увеличил скорость, но этого было недостаточно, чтобы следовать "ноздря в ноздрю" — выражение Кости — за нашим, быстро удаляющимся "оленьим поездом"… Зато я на олене управляющего выбился на второе место — даже про усталость забыл! — а когда двигались по озеру, то и первым шел, Недолго, правда, думаю, это Костя мне подыграл?..

Через час пути — "олешки ягеля требуют!" — Ягловский смущенно почесал голову через два малахая и признал, хоть и косвенно, мою правоту:

— Однако, олени и вправду того, неприспособленные…

Тут уж возмутился Костя Клепечин:

— Это ж мой рогатый!.. Вот что, Алексей Николаевич, я поеду на своём.

— В тебе тоже течет кровь тысячелетий? — попытался я подковырнуть Костю.

Но он на мои слова ноль внимания…

Эх, Костя, Костя, ты совсем не дипломат! Ну что тебе стоило ехать помедленнее, отстать хоть чуть-чуть, чтобы и мы, постепенно отвыкшие от физических нагрузок, почувствовали себя «покорителями» тундры.

Но Костя Клепечин на «наших» оленях вырвался вперед и ни разу не отстал. Олени чувствовали каждое движение молодого пастуха, каждый его молодецкий выкрик.

Когда меня выбросило в очередной сугроб, ко мне подъехал управляющий и, улыбаясь, сказал:

— Однако, обставил нас молодой… Хороший бригадир.

— Однако, не бригадир, а звеньевой, — поправил я его.

— Бригадир, — твердо сказал Ягловский, — как Михаил Клепечин выйдет на пенсию, сразу же утверждаю его бригадиром. Я об этом давно думал, а теперь окончательно утвердился в этом… Однако, вылазь из сугроба, поехали…

А, ещё через несколько часов пути, когда я был весь, как загнанный жеребец, весь в мыле, когда я приготовися к бесславному поражению, взвилась к небо сигнальная ракета, освещая огромное заснеженное пространство, и на белом фоне показалась черная точка — тордох четвертого стада. Полчаса пути — и мы у цели… Смена приехала.

Сменно-звеньевой выпас… Все, что сейчас происходит, — впервые на Колыме! Пройдет время — и сменно-звеньевсй выпас завоюет себе место под солнцем, молодые, да и старые оленеводы голосуют за него двумя руками. Со временем подытожат опыт сгодняшнего дня, выявят все плюсы и минусы, и он обретет более точную, выверенную форму. Тогда за работу возьмутся любознательные краеведы: они обязательно захотят установить, кто был первым из первых. Облегчим им эту задачу и сообщим имена тех, кто стоял у истоков. Это бригадир Михаил Иванович Клепечин — эвен, пастухи Алексей Романович Слепцов — якут, Алексей Семенович Татаев — эвен, санинструктор Анна Ивановна Клепечина — эвенка.

Меняет их комсомольско-молодежное звено: звеньевой Константин Михайлович Клепечин — эвен, пастухи Спиридон Алексеевич Слепцов — юкагир, Гавриил Прокопьевич Татаев — эвен, Федор Ильич Жирков — юкагир, санинструктор Евдокия Спиридоновна Слепцова-юкагирка.

Будем помнить, что история делается нашими современниками сегодня, будущее в их руках…

Это из блокнота Максима Кучаева, но Семен Курилов не заглядывал в него, а видел только то, что на газетной полосе.

— Портфель для бригадира… Портфель для бригадира… — Курилов отложил полосу, подсел к Кучаеву на диван, обнял за плечи.

— Дорогой, Максим… Будь моим другом, Максим!.. Если б я умел плакать, я бы сейчас заплакал. Но у меня давно нет слез, все выплакал в детстве и юности. Портфель для бригадира… Если б ты заехал сейчас в мое прошлое и спросил: "Что ты желаешь, мальчик?"

Я бы ответил дребезжащим щенячьим голосом: "Хлебушка дай! Хлебушка!"… Ты меня как-то спросил, почему я редко залетаю в гнездо своих предков? Я отмахнулся тогда, Максим, а сейчас… сейчас скажу. Тебе одному скажу. Нет, нет, я не пьян и не схожу с ума, не смотри на меня так!..Нет, смотришь!.. Так вот, я убит тундрой, я боюсь тундры. Для меня каждый выезд — напоминание, для меня каждый выезд в тундру — мучение.

— Тебе тяжело. Семен, не надо, не воспоминаний. В другой раз… Никогда не надо письма паши старые читать — есть такой городской романс. В нем не только о письмах, Семён.

— Надо, Максим, надо, если я не буду вспоминать, если я начну беречь свои нервы, то какой я к чёрту писатель! А?.. Может быть, я так долго пишу свой роман, потому что у меня появилась теплая уборная и горячая вода?.. Поберечь себя… Ты в моем последнем рассказе уловил "тоскующий нерв", ты сказал мне тогда, что я смешливо дурачусь сквозь слезы… Верно подметил…

Рассказ был о щенке по кличке Кучу-кучу. О маленьком веселом щеночке. По утрам он лизал мальчишеское лицо своим теплым шершавым языком…

Мальчишка любил все маленькое: оленят, голых мышат. Но собаки растут намного быстрее людей — мальчонка еще оставался маленьким, а щенок превратился в огромного лохматого пса. И единственное, что еще притягивало мальчика к собаке, так это то, что несмотря на свой рост, оставался он по-прежнему доброй и ласковой псиной.

Однажды мальчонка подобрал в тундре птичку, выпавшую из гнезда. Розовато-белое тельце ее, не покрытое перьями, дрожало на ладони. Мальчонка протянул птичку Кучу-кучу.

— Лизни, псинка, ее своим теплым языком. Отогрей.

Не понял Кучу-кучу мальчика, потянулся мордой к маленькой ладошке, миг и… съел Кучу-кучу птичьего детеныша. Большой съел маленького!

Вильнула псина хвостом: "Ты этого хотел, малыш?"

Озлился мальчишка.

— Пошла вон, вонючая псина! Чтоб ты сдохла и песцы обглодали твои кости! — и пнул в бок, ничего не понимающего пса, вся вина которого состояла в том, что он еще плохо знал коварный человеческий язык.

А однажды отец сказал мальчонке, что Кучу-кучу собирается в дальнюю дорогу. Навсегда. Мальчишка уже знал, что такое — навсегда! Многие люди и животные тундры ушли из его короткой памяти навсегда. И нет от них оттуда ни весточки!