Георгий Вирен - Путь Единорога

Ночь - его время, и опять она помогла. Он проснулся внезапно - с готовым ответом. Ошеломленный его простотой, он вскочил с топчана, бросился на крыльцо, настежь открыл дверь в ночь. Беззвучно шевелил губами, повторял, обращаясь к немигающим звездам: "Я люблю ее... Я просто люблю ее..."

- Успокойтесь, Анна Сергеевна, пожалуйста успокойтесь, - Костя хотел дотронуться до ее руки, лежавшей на столе, но женщина резко отшатнулась.

- А я спокойна! Я спокойна! - истерически крикнула она. - Девочка просто перезанималась, устала, вот и все! Она отдохнет и поправится, мне обещали! Я ведь вам это еще в первый раз сказала! Чего вы хотите, я вообще не понимаю!

- Да ведь, наверное, не в том дело, что дочка ваша перезанималась? Или вернее - не только в том дело, не так ли, Анна Сергеевна? - мягко сказы Семен.

- А в чем? В чем еще?! И какое вам дело?

- Я же объясняю, - сказал Костя, - у нас есть сведения, что ваша дочь перенесла сильное душевное потрясение. И связано это с неким человеком или людьми, ведущими... ну, определенные научные работы... Мы интересуемся этими людьми, понимаете?

Женщина безвольно сложила руки на коленях, опустила голову, и стала заметно, что она вся а некрасивых клоках и пятнах седины.

- Вы, наверное, из КГБ, - сказала ока наконец спокойно. - Так бы и сказали сразу, а то все кругами ходите... Ничем я вам, товарищи чекисты, не смогу помочь. Только одно скажу - никаких иностранцев у ней знакомых не было, это точно. А после того как из детсада ушла, она и домой-то редко заглядывала. Может, я сама виновата: все пилила ее, мол, хватит гулять, надо серьезным делом заняться. А занималась она...

Женщина вздохнула, с опаской, исподлобья глянула на гостей.

- Ну чего уж скрывать... В церковном хоре она пела. Тем к жила.

- Где? В какой церкви? - быстро спросил Семен.

- В церкви Успенья Богородицы, в селе Романове... Это недалеко, по Киевской дороге... Там где-то рядом и комнату снимала.

- А адрес вы знаете?

- Вы мне только правду скажите, товарищи чекисты, ей за это что будет? - Женщина переводила глаза с Семена на Костю, а потом, выбрав Костю, жалобно попросила: - Только честно скажите!

- Анна Сергеевна, ну что же вы такое говорите? - мягко укорил ее Костя. - Да пусть пела, разве это запрещено? Никто вашу дочь не думает преследовать, честное слово. Нам нужны только люди, с которыми она общалась в последнее время.

- Я-то там не бывала ни разу, но Люда сказала, что она живет... Нет, не в самом селе, - женщина силилась вспомнить, но что-то застило ее память. - Рядом - поселок дачный... Забыла название... Сосновка, что ли? Нет, не помню...

Семен досадливо хлопнул ладонью по коленке, и женщина вздрогнула.

- Извините, - сказал он. - Может быть, детали вспомните? Что за дом? Что за хозяева?

- Да, помню! - обрадовалась Анна Сергеевна. - Помню! Люда говорила, что от поселка до церкви ей четверть часа идти - сначала лесом, а после полем. Что хозяйка - старушка. И еще в доме инвалид живет.

- Имя, имена не говорила?

- Имя? Ой, что-то крутится... То ли Михаил этот инвалид, то ли... Макар? Или Андрей?.. Нет, не помню.

- Костя, мы что-то не то делаем, - ожесточенно сказал Семен, когда сели в машину. - Мы делаем что-то не то, - повторил он размеренно и зло. Не тебе объяснять, как я уважаю Деда. Он для меня и мать, и отец, и Альберт Эйнштейн. Но я не могу из-за любви к нему обслуживать его блажь, не могу! - сорвался он на крик.

- Успокойся ты, остынь, - ответил Костя.

- В свои семьдесят семь он может позволить себе каприз, а я?! Работа стоит, лаборатория срывает план, сотрудники скоро забунтуют, а я устраиваю дела каких-то автомобильных летчиков с их дурацким "Шаттлом"! Из плана полетела моя монография, на конференцию в Лондон я не поехал, а ведь меня Говард приглашал, сам Бенджамен Говард! А я сейчас вместе с тобой должен искать какое-то Успенье Богородицы! Что мы там найдем?! Ну богомольная старуха, ну инвалид юродивый, дальше что?! Ну секта, какие-нибудь трясуны-баптисты...

- Баптисты - не секта и не трясуны, - возразил Костя.

- Я ничегошеньки в этом не понимаю! Я синагогу от мечети не отличу, я физик - и не самый плохой! - а не поп и не сыщик! Я понимаю, Костя, я все понимаю, я знаю, что без Деда я бы и сейчас преподавал "Физику" Перышкина в шестом классе Омской школы, но ведь... Ведь это что выходит - я тебя породил, я тебя и убью?!

- Семен, - сказал Костя напряженно, - тебе не кажется, что мы в тупике?

- Да! Именно в тупике! С самого начала всей этой странной затеи!

- Я не о том, - нервно перебил Костя. - Не кажется ли тебе, что все мы, ученые, в тупике? Ведь всем давно ясно, что мы раздробили науку на тысячи осколков, направлений, узеньких штреков, каждый долбит свой лаз и не видит общей цели. Движение для нас - все, а зачем, куда? Считается неприличным, наивным задавать этот вопрос. А Дед - гений. Он ищет принципиально новые пути, парадоксальные, невероятные. Поверх барьеров. Их нельзя выдумать за столом, их надо отыскать в жизни, понимаешь? Позавчера был у него на даче. Он выписал себе штук сто книг по философии, истории, этнографии Индии и Китая, обложился ими с трех сторон, сидит - и конспектирует, как первокурсник. Ищет. Уверен, что все возможные глобальные открытия предугаданы много веков назад. Думаешь, почему он так вцепился в Зеркальщика? Потому что - "свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи...". Откуда это взялось? Вся история цивилизации переполнена предсказателями будущего - пророками, прорицателями, оракулами, пифиями. И ведь угадывали, черти, не раз угадывали! А Дед сидит, чешет лысину линейкой, приговаривает. "Нет дыма без огня! Бороться и искать...", и пишет, как всегда, двумя карандашами: синим - конспект, красным - свои соображения. Анна Егоровна мне жаловалась на кухне; по двенадцать часов сидит, как молоденький, она его гулять силой вытаскивает... Семен, скажи честно: неужели ты допускаешь, что Дед свихнулся?

Семен убито вздохнул.

- Нет, конечно...

- Бот так-то. Ладно, едем в Романово, - Костя включил мотор. - А Бенджамен Говард тебя подождет. И Нобелевская - тоже...

...Сначала Матвей относился к нему с иронией, потом с симпатией, а потом стал считать как бы другом. Отрезав себя от старых друзей и связей, он хотел одиночества, но выходило так, что совсем без людей нельзя. После смерти тети Груни и ухода Милы Матвей остался с Каратом, и доходило до того, что тянуло повыть с ним на пару. Тогда он шел к Ренату, отрывал его от работы, и тот - близоруко и покорно - соглашался идти обедать, или дрова колоть, или в лес.

А впервые Ренат сам пришел к Матвею с наивно-наглой просьбой: не может ли он дровами помочь, а то холодно. Матвей подивился на здорового мужика, который не удосужился дровами запастись, а теперь клянчит на дармовщинку. Но что-то удержало его от резкого отказа: наверное, нелепый вид Рената - ватник, золотые очки и лаковые мокасины, заляпанные глиной. Когда с вязанкой дров пришли на Ренатову дачу, Матвей огляделся и разом все понял про жизнь хозяина: веранда с безногим столом и битыми стеклами, пустая комната, заваленная пыльными газетами и журналами, еще одна такая же - поменьше и погрязней, с продавленным диваном, тощий кот с фосфорическими голодными глазами, в закутке-кухне - газовая плита, во много слоев заляпанная подгоревшим варевом, и наконец - большая жилая комната с облупившейся печкой и сотнями книг на полках и в стопках, рабочим столом с аккуратно разложенными листами бумаги, карандашами, ручками и элегантной, сверкающей хромом пишущей машинкой.