Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Туннель в небе
Поллукс скорчил гримасу.
— Дедуля, — спросил он, — как бы тебе понравилось, если б тебя выкинули в космос?
— За этим нет будущего. Вакуум — малопитательная штука. Низкое содержание витаминов.
— Надо бы нам остерегаться и не раздражать отца. Ему капитанство в голову ударило.
— Ударило или нет, а после старта капитанство станет таким же законным, как церковь в воскресенье. Но отец ведь не выбросит нас в космос, что бы мы ни сделали.
— Ты на это не рассчитывай. Папаша становится очень крутым мужиком, когда забывает, что он — любящий отец.
— Что-то ты очень разволновался, юнец.
— Да? Когда почувствуешь, как падает давление, вспомни мои слова.
Еще раньше было решено, что корабль не останется «Херувимом». Однако в отношении нового названия такого единодушия не наблюдалось. После нескольких шумных споров доктор Стоун, у которой собственных идей не было, предложила поставить на обеденном столе коробку и опускать в нее свои предложения без лишних прений. Бумажки копились неделю, потом коробку открыли.
Доктор Стоун выписала все варианты:
Неустрашимый
Икар
Курятник
Сьюзен Б. Энтони
Корабль его величества «Передник»[3]
Железный герцог Ветошь
Утренняя звезда
Звездный фургон
Странник
Ко всем чертям
Шалтай-Болтай
Вперед
Викинг
— Можно было надеяться, — проворчал Роджер, — что поскольку вокруг этого стола собралось столько хваленых умников, то хоть один проявит что-то похожее на оригинальность. Почти все названия из этого списка можно найти в Большом регистре, причем половина кораблей еще на ходу. Предлагаю выкинуть все избитые, затертые, бывшие в употреблении имена и рассматривать только оригинальные.
Хейзел подозрительно посмотрела на него.
— Что же тогда останется?
— Ну…
— Ты и раньше подглядывал, правда? По-моему, я видела, как ты читал бумажки еще до завтрака.
— Мать, твое обвинение лишено почвы, неуместно и недостойно тебя.
— Зато справедливо. Ладно, давайте голосовать. Или кто-нибудь хочет произнести предвыборную речь?
Доктор Стоун постучала по столу наперстком.
— Будем голосовать. У меня еще сегодня собрание медицинской ассоциации.
В качестве председателя, она постановила, что название, получившее в первом туре менее двух голосов, исключается. Голосование было тайным. Когда Мид подвела итоги, оказалось, что семь названий получили по одному голосу, а два голоса не получило ни одно.
Роджер Стоун встал и отодвинул стул.
— Вряд ли следовало ожидать согласия в этой семье. Я иду спать. А утром зарегистрирую корабль под названием «Тупик».
— Ну что ты, папа! — ужаснулась Мид.
— Вот увидишь. А еще лучше «Власяница». Или «Сумасшедший дом».
— Неплохо, — согласилась Хейзел. — Похоже на нас. С нами не соскучишься.
— Ну, что касается меня, — возразил Роджер, — я был бы не против некоторой доли пристойного однообразия.
— Чепуха! Наша стихия — перемены. Для таких перекати-поле, как мы…
— Что такое перекати-поле, бабушка Хейзел? — спросил Лоуэлл.
— Это… ну, такое растение.
Роджер щелкнул пальцами.
— Хейзел, ты только что дала имя кораблю.
— То есть как?
— «Перекати-поле». Нет, «Перекати-Стоун».
— Мне нравится, Роджер, — сказала доктор Стоун.
— Мид?
— Хорошо звучит, папа.
— Хейзел?
— Это один из твоих светлых дней, сынок.
— Если убрать завуалированное оскорбление, то это, полагаю, означает «да».
— А мне не нравится, — заметил Поллукс. — «Перекати-поле», «голь перекатная». Мы-то с Касом собрались разбогатеть.
— Четверо против троих, даже если вы переманите Вундера на свою сторону. Большинство. «Перекати-Стоун».
Несмотря на большие размеры и огромную мощность, космические корабли устроены, в сущности, очень просто. Любая техника проходит три стадии развития. Первая — это простой, грубый и неэффективный механизм. Вторая — невероятно усложненный механизм, способный возместить недостатки первого и достигающий определенной производительности путем чрезвычайно сложных компромиссов. Третья, заключительная, — это изящная простота и высокая производительность, основанная на правильном понимании законов природы и, соответственно, на правильном конструировании.
В области транспорта первую стадию представляет повозка, запряженная волами, и весельная лодка.
Вторую стадию с успехом может представлять автомобиль середины двадцатого века до начала межпланетных полетов. Эти ошеломляющие музейные экспонаты были для своего времени быстрыми, красивыми и мощными машинами, но внутри у них находилась целая коллекция механических нелепостей. Первичный двигатель сей колесницы человек мог бы свободно держать у себя на коленях. В остальном этот безумный механизм состоял из скопища задних мыслей, призванных исправить неисправимое, то есть фундаментальную ошибку конструирования: автомобилям и даже первым самолетам источником энергии (если его можно так назвать) служил поршневой двигатель.
В поршневом двигателе было несколько миниатюрных тепловых двигателей, использующих — в изначально непроизводительном цикле — небольшой процент тепла экзотермической химической реакции, которая прерывалась и вновь возобновлялась каждую долю секунды. Большая часть этого тепла преднамеренно сбрасывалась в «водяную рубашку», или «систему охлаждения», а потом через теплообменное устройство уходила в атмосферу.
Под действием того немногого, что оставалось, металлические болванки сновали взад-вперед как ненормальные (отсюда и название «поршневой») и через передаточный механизм заставляли вращаться вал и маховик. Маховик не обладал стабилизирующими свойствами (хотите верьте, хотите нет). Его задачей было копить кинетическую энергию в тщетной попытке покрыть грехи поршневого механизма. Вал наконец-то заставлял вращаться колеса, и таким образом эта куча железа ехала по дороге.
Первичный двигатель использовался только для ускорения и преодоления «трения» — это понятие тогда широко применялось в технике. При торможении, остановке и повороте герой-водитель использовал силу собственных мускулов, с грехом пополам увеличенную путем системы рычагов.
Несмотря на название «автомобиль», в этих машинах не было автоматического управления. Управление, как умел, осуществлял человек, долгими часами тараща глаза за грязное органическое стекло. Он без всякой помощи и порой с катастрофическими последствиями оценивал собственное движение и движение других машин. В большинстве случаев водитель понятия не имел о количестве кинетической энергии, накопившейся в машине, и не смог бы составить простейшего уравнения. Ньютоновы законы движения были для него столь же глубокой тайной, что и сущность Вселенной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});