Дэн Симмонс - Восхождение

Команде альпинистов двадцатого века, наверное, потребовалось бы много дней, чтобы одолеть этот траверс, установить стационарные веревки, вернуться в Лагерь Номер Три, чтобы поесть и выспаться и позволить другим командам прокладывать путь с того места, где кончались веревки. Такой роскоши нам никто не предоставил. Приходилось взять этот траверс за одну попытку и двигаться вверх, пока стоит хорошая погода, иначе мы проиграем.

И я любил все это.

После пяти часов подъема я вдруг осознал, что вокруг меня порхают бабочки, и посмотрел на Гэри, находившегося в двухстах футах впереди и надо мной. Он тоже видел бабочек: маленькие цветные пылинки, пляшущие и вьющиеся на высоте 23 000 футов над уровнем моря. Интересно, что вообразит себе Канакаридес? Посчитает, что на подобной высоте такое встречается каждый день? Но, возможно, так оно и есть. Мы, люди, не так часто бываем здесь, чтобы точно знать.

Я покачал головой и продолжал втыкать шипы и ледоруб в этот невероятный откос.

Солнечные лучи падали почти горизонтально, когда все мы спустились с острия ножа в верхней части траверса. Ребро в этом месте было по-прежнему головокружительно крутым, зато расширялось настолько, что мы могли встать на него и посмотреть на наши отпечатки в снегу. Даже после многих лет восхождений я с трудом верил, что мы смогли одолеть такой путь.

— Эй! — завопил Гэри. — Я гребаный великан!

Он махал руками и глазел на Синкьянг и ледник Годуин-Остен, простирающиеся на много миль внизу, под нами.

Высотная болезнь, — решил я. — Надо бы дать ему успокоительного, сунуть в спальный мешок и стащить вниз, как корзину с бельем.

— Давай! — вопил мне Гэри, тревожа холодный сухой воздух. — Стань гигантом, Джейк!

Он продолжал размахивать руками. Я оглянулся. Пол и Канакаридес тоже подпрыгивали, правда, осторожно, чтобы не сверзиться, вопя и хлопая в ладоши. Зрелище было еще то: представьте Канакаридеса, сгибающего свои богомоловы лапы в шести направлениях одновременно — суставы вращаются, бескостные пальцы болтаются, словно большие червяки.

Они все спятили. Недостаток кислорода, — подумал я, но случайно взглянул вниз, к востоку, и замер.

Наши тени, растянувшись на мили, легли на ледник и соседние горы. Я поднял руки. Опустил. Моя тень, прыгнувшая поверх темной линии тени гребня, подняла и опустила руки длиной не менее десяти миль.

Мы продолжали прыгать, махать, вопить, пока солнце не зашло за широкий пик на западе, и наши гигантские подобия исчезли навсегда.

Больше никаких разговоров, бесед или прослушивания песен. Ни прыжков, ни воплей, ни резких жестов. Не хватает кислорода, чтобы дышать, думать и тем более дурака валять.

Почти ни единого слова последние три дня или ночи, пока мы взбирались на заключительный отрезок расширившегося северо-восточного ребра, туда, где оно заканчивалось огромным снежным куполом, а потом поднимались на сам купол. Погода оставалась спокойной и ясной: невероятно для этого времени года. Задержавший нас в Лагере Номер Три ураган намел огромные сугробы, но мы по очереди прокладывали дорогу: изнурительное занятие на высоте 10 000 футов и поистине непосильное на высоте свыше 25 000 футов.

Ночью у нас даже не хватило сил соединить наши палатки: каждый использовал свой сегмент как спальный мешок. Горячий обед мы ели только раз в день: подогревали суперпитательный суп на единственной плитке (другую мы оставили как раз перед подъемом по острию кинжала, вместе со всем скарбом, который, как мы считали, не понадобится в последние три-четыре дня) и жевали холодные питательные брикеты по вечерам, прежде чем погрузиться в полусон на несколько холодных неуютных часов и встать в три или четыре утра, чтобы начать восхождение при свете фонарей.

Все мы (я имею в виду людей) мучались головными болями и высотной болезнью, от которой немели мозги. Пол был в самой плохой форме, возможно, из-за опасности обморожения тогда, во время первой попытки взять траверс, и теперь надрывно кашлял и шел, шатаясь. Даже Канакаридес замедлил темп и поднимался, в основном, на двух лапах, а иногда тратил минуту-другую, прежде чем сделать следующий шаг.

Большинство гималайских гор имеют ребра, доходящие до самой вершины. Но не К2. Не это северо-восточное ребро. Оно заканчивалось у массивного снежного купола, в двух тысячах футов от вершины.

Мы поднялись на этот купол: медленно, неуклюже, почти без сознания и по отдельности. Ни шнуров, ни страховок. Если кто-то свалится вниз, это будет одиночным падением. Но нам уже все равно. На легендарной восьмитысячеметровой отметке и выше вы погружены в свои ощущения и потом… часто… теряете даже себя.

Мы не захватили кислород, даже легкие бустермаски, действующие по принципу обратного осмоса, усовершенствованные за последнее десятилетие. У нас была одна такая маска, на случай если у кого-то случится отек легких или что-то в этом роде, но мы оставили ее вместе с плитой, большей частью шнуров и другим дополнительным снаряжением чуть повыше Лагеря Номер Четыре. В то время это казалось хорошей идеей.

Но теперь я мог думать только о дыхании. О том, как втянуть в легкие хоть глоток воздуха. Каждое движение, каждый шаг требовали все более глубокого вдоха, больше кислорода, чем находилось в моей системе. Полу, похоже, становилось все хуже, хотя он каким-то образом держался. Гэри шагал ровно, вроде бы не сбиваясь, но иногда выдавал свое недомогание нечетким движением или короткой паузой. Этим утром, перед уходом из Лагеря Номер Шесть, его дважды вывернуло. Ночью мы проснулись после минуты-другой полусна, задыхаясь, отчаянно глотая воздух, хватаясь за грудь, чувствуя, как на нее легло нечто тяжелое и кто-то яростно пытается задушить нас.

Что-то действительно стремилось убить нас здесь. И не что-то, а всё. Мы зашли высоко в Зону Смерти, а К2 было абсолютно безразлично, что с нами будет.

Хорошая погода по-прежнему держалась, но ураганные ветры и бури были на подходе. Стоял конец августа. В любой день или ночь мы можем застрять здесь на несколько недель безжалостного шторма, не в силах двинуться ни вперед, ни назад. И наверняка умрем от голода.

Я подумал о красной аварийной кнопке на наладоннике.

Мы сказали Канакаридесу об этой кнопке, когда грели суп в Лагере Номер Пять. Богомол попросил показать дополнительный наладонник с аварийной кнопкой, взял в лапу и выбросил из палатки в ночь.

Гэри долго глядел на жука, прежде чем ухмыльнулся и протянул руку. Передняя лапа Канакаридеса развернулась, поднялась, три пальца обхватили руку Гэри и пожали.