Реконкиста (СИ) - Вереснев Игорь
С первой ложкой вышло удачно. И со второй. Но в третий раз Римма, едва сдерживавшая рвущийся наружу смех, поспешила. Доктор не успел проглотить, открыть рот, и суфле с вареньем попало ему не на губы даже, а на нос. Взгляд доктора сделался обиженным. Это добило. Не в силах дальше сдерживаться, Римма прыснула. Поспешно отставила тарелку, чтобы не уронить, и залилась смехом.
А отсмеявшись, вытерев с глаз слёзы, увидела происходящее совсем по-иному. Мужчина на добрых пятнадцать лет старше её, член Совета Федерации, безусловный авторитет в своей области для миллиардов землян, стоит перед ней на коленях умора уморой и не стесняется выглядеть смешным. Да ведь он специально разыграл этот спектакль, чтобы она повеселилась от души, сбросила напряжение рабочего дня, расслабилась. «Он же милый!» — поняла вдруг Римма.
Наклонилась, осторожно слизнула с кончика носа варенье. ««Сладенький»», —прошептала. И решившись, припала губами к губам, принялась расстёгивать его камзол. Доктор замычал, то ли протестуя, то ли пытаясь что-то спросить, но разговаривать, когда твой рот запечатан поцелуем, непросто.
Расстегнуть камзол и рубашку под ним было несложно, но, чтобы снять их с доктора, Римме пришлось отобрать у него чашку и бархатную коробочку.
— Это означает «да» или… — начал было он, но Коршунова оборвала:
— Я думаю!
Для Коршуновой, одним хуком валившей наземь взрослого ракшаса, приподнять щуплого Клейна и пронести пять шагов до дивана, чрезмерных усилий не потребовало. Эмпатический подлиза мигом угадал желание хозяйки, распрямился, растянулся во всю длину и ширину, вырастил мягкие и одновременно тугие подушки. Когда Римма плюхнулась рядом с мужчиной, стягивая с него и себя остатки одежды, тот промямлил в который раз:
— Это означает «да»?
— Я думаю! — рявкнула Коршунова, притягивая его к себе. Во всём последующем добрый доктор не мямлил.
Спустя два часа они лежали обнявшись, утомлённые настолько, что принять душ сил не было.
— Никогда не думала, что предложение мне сделают таким… м-м-м… старинным способом, — призналась Коршунова. — Ты бы ещё у моих родителей разрешение спросил!
— Я спросил. Сегодня… то есть вчера днём.
— Что?! — Римма приподнялась на локте, нависнув над доктором. — И что они ответили?
— Что ты взрослая, самостоятельная, умная девушка. «Надеюсь, умная», — это твой отец добавил. Что если ты решила стать моей женой, то они только рады. Совет нам, да любовь.
— «Я решила»?! Да вчера днём я слыхом не слыхивала ни о какой женитьбе! А если бы я отказала?
— Но ты же не отказала. — Клейн покосился на безымянный палец правой руки Риммы, где поблёскивало бриллиантиком колечко. Оно как-то незаметно переместилось туда из бархатной коробочки во время их долгого соития, когда они перемещались с кровати на пол, оттуда на стул, на стол — прости, так и не доеденный нокерльн!
Коршунова захотела разозлиться на такую вопиющую дерзость. Увы, настоящей злости не получалось. Опустилась на подушку, пробурчала:
— Ты наглый, самоуверенный тип, друг Генрих.
— Да, — не стал спорить добрый доктор. — Если бы я не был наглым и самоуверенным, сто тысяч человек покончили бы жизнь самоубийством.
С этим и подавно глупо было спорить. Римма поёрзала на подушке, устраиваясь так, чтобы голова доброго доктора легла ей на плечо. Шепнула:
— Спи. Набирайся сил, тебе в Совете голосовать за меня. Надеюсь, в политике ты разбираешься так же хорошо, как в соблазнении женщин.
Семейная жизнь двух членов Совета Земной Федерации, трудоголиков вдобавок, — та ещё умора. Они не съехались, даже не обсуждали такой вариант. Генрих забегал на квартиру в Кольцевом Городе, — иногда на пару часов, иногда до утра, — предварительно позвонив и уточнив время визита. Хоть опасности просидеть под дверью больше не было: папиллярный замок настроили и на его пальцы. Но чаще Римма захаживала в Зальцбург, во многом потому, что каждый раз её поджидал вкуснейший аутентичный десерт: нокерльн, штрудель, захер. Утром можно было выйти с чашечкой кофе на балкон, полюбоваться белыми альпийскими вершинами, розоватой в лучах восходящего солнца крепостью, громадами Ноннбергского аббатства, проследить за первыми пешеходами на Кайпроменаде. Потом вернуться в комнату, растормошить Генриха, ещё разок, пусть по укороченной программе, повторить вечернюю «терапию». А после бежать к ТЛП-кабине и дальше — в центральный офис Кей-Кей на Воробьёвых горах.
У обоих супругов работа занимала всё свободное время, и сферы их деятельности не пересекались: Генрих Клейн отвечал за психическое здоровье людей, задачей Риммы Коршуновой было контролировать поведение инопланетных гостей Земли. Общего хобби у них тоже не было. Разве что секс — если половые отношения можно назвать хобби. Добрый доктор оказался куда сильнее физически, чем выглядел: не напрягаясь поднимал крупную мускулистую партнёршу на руки. Как и она его. Это было забавно: постоянно меняться ролями в интимных играх.
Впрочем, экспериментировали они лишь на первых свиданиях. Римма быстро убедилась: основное в сексе не перемена поз, а ощущения. Они были великолепны. Богатым сексуальным опытом Коршунова похвастаться не могла, но, несомненно, любовником Генрих оказался не менее гениальным, чем психологом и психиатром. Он умел исполнять любые фантазии, любые желания. Иногда Римме казалось, что желание исполняется, едва возникнув у неё в голове. «Чему ты удивляешься? Он же психолог, он читает твои мысли!» — в шутку объясняла она себе. Понимала прекрасно: чтение мыслей недоступно даже гениальному психологу.
Разумеется, не физиология соединила их в супружескую пару. Общение, возможность говорить на любую тему, было куда важнее. С Генрихом Коршунова могла обсудить всё, что её волнует. Во-первых, он психолог, а психологу принято доверять тайны не очень красивые, а то и откровенно постыдные. Психолог — он как самая близкая подруга. Но с Генрихом Римма могла обсудить и темы, запретные в разговорах с подругами и мамой: те, что в подшефном ей ведомстве шли под грифом «Для служебного пользования». Он член Совета Земной Федерации, а если разработка Кей-Кей настолько важна, чтобы о ней говорить, то рано или поздно она попадёт в Совет.
Они обсуждали не только вопросы Карантинного Комитета — любые, попадавшие на рассмотрение Совета. Проводили по ним свой собственный «семейный совет», чтобы найти консенсус и выступить затем «единым фронтом». Ради такого общения они брали выходной — три-четыре раза за месяц, чаще не получалось. В этот день они не отправлялись в путешествие, не посвящали его знакомству с новинками планетарного искусства и культуры. Зачастую вообще не покидали квартирку на верхнем этаже старого дома в Зальцбурге. Большую часть дня они говорили. Обсуждали проблемы, делились идеями и сомнениями, спорили, доказывали, приводили аргументы и контраргументы, искали компромиссы. Находить компромиссы, лёжа обнявшись в постели, — занятие приятное и весьма продуктивное.
Лишь в одном вопросе компромисса не получалось. Коршунова считала всех без исключения подражателей паразитам, увлёкшихся «игрой в индейцев», не жертвами, а преступниками. Они сами выбрали сторону, предали родивших и воспитавших их людей, предали человечество! В конце концов, на их руках кровь десятков тысяч невинных жертв. И если после такого они оказались приговорены к смерти, — это справедливый итог. Тратить ресурсы на их спасение, реабилитацию, означает не уважать память погибших в Большом Блэкауте. Аргумент, что человеческий мозг не способен противостоять ментальной обработке медеанцев, Римма решительно отвергала. У неё был железный контраргумент — Тимур. Кто общался с паразитами ближе, чем он? И при том не позволил себя обработать.
— Случай Тимура Коршунова нельзя считать типичным, — в который раз возражал доктор Клейн. — Он выполнял оперативное задание, он с самого начала относился к медеанцам, их философии и обрядам критически.
— Любой уважающий себя и общество человек должен критически относиться к инсинуациям, порочащим это общество! Вот ты общался с этими «медеанцами»?
