Варяги без приглашения - Александр Александрович Бушков
— На посошок, Витя, — кротко отозвался Назар Захарыч. Совершенно ясно, что, несмотря на перевес в годах, он ходил у Горчакова под каблуком, тихий человек, добренький, безответный. Я не мог представить его молодым, в шинели…
— Ладно, — разрешил Горчаков. — Доброй ночи, Борис.
Он ушел в прихожую, высокий, жесткий, собранный, раз навсегда определивший свою позицию и не собиравшийся отступать. Когда твой противник сильный человек, его даже уважаешь; легче, если он рыхлая ничтожная личность, с тем проще, его неприкрыто презираешь, а сильного презирать невозможно, нужно что-то большое, чтобы перестать его уважать.
Назар Захарыч допил посошок и встал.
— Доброй ночи, Боря, — сказал он плюшевым голосом. — Вы не обращайте внимания на все, что Витя про политику… Просто вспомните детишек в неблагополучных странах, видели ведь фильм? Ужас…
— Послушайте, — сказал я. — Вы оба мне так и не сказали, я не могу понять… В чем суть эксперимента, самая суть?
— Ну это же просто, Боря. Помните школьные опыты с бумажками? Опустили ее в пробирку, посинела — опыт удался. И вот такие бумажки мы трое. Посинеем — все в порядке, можно начинать по всей планете. Поняли?
— Понял… — сказал я. — Доброй ночи.
Дверь за ними захлопнулась. Я прибрал со стола, поплелся в спальню. Жанна захлопнула книгу и вопросительно взглянула на меня, я отобрал книгу, положил ее на столик и поцеловал Жанну.
— Ушли? — спросила она.
— Да, — сказал я.
— Вы не поссорились?
— Вроде нет. Ноль-ноль, команды покидают поле.
Мне было с ней удивительно просто и легко, как будто мы знали друг друга с пеленок, и с первого класса я таскал за ней портфель, в девятом целовались в подъезде, а в восемнадцать прибежали к загсу за час до открытия.
— Слушай, — сказал я, садясь рядом с ней. — Понимаешь, такое дело… Если эксперимент провалится, что будет с тобой?
— Не знаю.
— То есть как? Что, у тебя на этот счет нет инструкции?
Она молчала. За окном стояла теплая летняя темнота, вспыхивали огоньки электросварки на соседней крыше, во дворе припозднившийся Бережков орал ужасным голосом песню про каскадеров.
— Сложно… — сказала она. — Во-первых, не хочу я возвращаться (я взмахнул крыльями и взлетел на седьмое небо и выше, выше…), во-вторых, наши, кажется, чего-то не рассчитали или не ждали. Вы какие-то особенные, с остальными было проще, у нас принято считать, что любая цивилизация, не достигшая Эры Изобилия, достойна только жалости, вы же полностью подходите под стандарт неблагополучных, отсталых, но в вас что-то есть, то ли ваши книги, то ли, не знаю, как сказать… Я не знаю, как это выразить, нас не учили думать о таких вещах…
— Жанна ты, Жанна, — сказал я, не зная, что же еще сказать.
— Догадываюсь, что тебя мучает, — тихо сказала Жанна. — Так вот, я не хочу, чтобы у нас с тобой было по обязанности, понимаешь? Я тебя люблю, Борька. Смешно, да? Жена впервые объясняется мужу в любви на третий день после регистрации. А муж ей вообще еще не объяснился.
— Жутко смешно… — согласился я.
Утром меня поднял с постели длинный звонок, и снова на площадке стоял Белоконь во всем своем мотоциклетном великолепии. Он ничего не сказал, не поздоровался, стоял и смотрел.
— Здорово, — сказал я сквозь зевок.
— Что ты затеял?
— Ничего.
— А почему не едешь?
— Куда?
— Да к Иванову же!
— Я же не знаю, где живет Иванов, — сказал я, проснувшись окончательно.
— Ну что ты чепуху мелешь? Зачем ты его вызывал?
— Никуда я его не вызывал, — сказал я. — В чем дело?
— Десять минут назад мне звонил Иванов, — сказал он быстро. — И говорил, что ты назначил ему встречу за городом у поворота на дачи, но тебя все нет, а телефон твой не отвечает.
— Ер-рунда, — сказал я, вернулся в комнату и поднял трубку. Телефон молчал, гудков не было…
…Я миновал щит с двойным напутствием «Добро пожаловать. Счастливого пути», — смотря с какой стороны ехать. Я ехал из города, и мне желали счастливого пути. Я прибавил газу, теперь я уже не сомневался, что Иванова выманили в это уединенное место, именно выманили, и если учесть, что кое для кого он представлял нешуточную угрозу, а уединенные места всегда были сопряжены с нехорошими делами, а Иванова кое-кто всерьез ненавидел… Но неужели это возможно? Возможно такое?
Оставалось уповать на неизвестные нам законы Сообщества. Но кроме «филантропов», вынужденных их соблюдать, существовал еще Горчаков, не подписывавший никаких конвенций и не подпадавший под юрисдикцию заоблачных законов. Я знал о нем мало, но чувствовал, что этот человек пойдет на все, защищая то, что считает своими идеалами, вопрос только в том, на какие методы он решится, что окажется у него в руках…
Дорогу разделял барьер — узкая полоса зеленой травки, стиснутая ноздреватыми бетонными поребриками. Издали я увидел светлый плащ. Иванов прохаживался на противоположной стороне, возле серого короба автобусной остановки, разрисованного нравоучительными картинками на темы безопасности движения с Волком и Зайцем в главных ролях. Я затормозил, выскочил из машины и побежал на ту сторону. Иванов увидел меня, приветственно взмахнул рукой. Отчаянно заскрипели тормоза, рядом встала бежевая «Волга»; опущенное стекло правой передней дверцы, долгая, оглушительная автоматная очередь, душный запах пороха и жесткое, застывшее лицо Горчакова над стволом.
Шевельнуться я не мог и успел подумать, что настала моя очередь, а еще — что это глупо, обидно и рано.
Мотор взревел, «Волга» унеслась в город. Я встал на колени рядом с Ивановым и попытался поднять его за плечи. Жутко на него смотреть, кровь была везде, но он еще жил, смотрел сквозь меня, не видя, и что-то громко говорил на незнакомом языке. На шоссе было тихо и пусто.
Мне наконец удалось его приподнять, он был страшно тяжелый.
— Иванов! — закричал я ему в лицо.
Он увидел меня, и я чувствовал, какие страшные усилия он прилагает, чтобы смотреть на меня осмысленно, сказать что-то сквозь красную пену на губах.
— Бор-ря… — выговорил он. По моим ладоням ползла горячая кровь. — Третий, ты третий, по тебе… те двое уже… по тебе… гласность… только так…
Его лицо застыло, и кровь хлынула на подбородок. Я понял, что это конец, осторожно, как будто нужна еще была осторожность, опустил его на бетон, подставив ладонь, чтобы не ударилась голова. Случилось странное — словно на секунды открыли дверь в иной мир. Я услышал переливчатые звуки, чьи-то голоса —
