Джудит Тарр - Солнечные стрелы

ГЛАВА 44

Эсториан пробудился в одиночестве. Он тут же почувствовал, что атмосфера опочивальни словно пропитана слезной печалью. Кто мог разводить вокруг него сырость? Скорее всего Галия. Он чуть сдвинул брови, мысленно прошел по ее следу через путаницу коридоров и комнат и обнаружил беглянку на женской половине дворца среди фрейлин императрицы. Он не стал смущать ее сущность прикосновением: Галия была в безопасности, пора подумать о других неотложных делах. Ни с чем несравнимое чувство собственной полноценности радостно шевельнулось в нем, но тут же было подавлено бременем вновь навалившегося горя. Леди Мирейн мертва, и никакая магия не сможет ничего с этим поделать. Он застонал, припомнив, сколько раз ссорился с ней, сколько раз бывал беспричинно груб, вызывая ее ярость. Как императрица и жрица она многого могла бы не спускать ему с рук, но как мать всегда прощала выходки своего глупого сына. Одевшись в жреческую тогу, он накинул на плечи малиновый плащ и прошествовал в зал, где лежало ее тело. Они уложили леди Мирейн в богато убранный гроб и укрыли расшитым золотом покрывалом, соответствующим ее императорскому званию. Она лежала в абсолютном безмолвии, недвижная и холодная, ее прекрасные волосы были заплетены в тугие косички по обычаю се верных королевских домов. Тяжелые золотые украшения покрывали ее грудь, золото мерцало на запястьях и длинных пальцах, массивные золотые подвески наползали на брови, крупные золотые серьги прижимались к посеревшим, немного ввалившимся щекам. Моя амуниция, так она называла все это убранство, а сама любила, распустив bnknq{ по плечам, ходить в поношенной домашней накидке и носила одноединственное украшение простенький браслет, который по ее просьбе ей подарил перед свадьбой отец. Медь, обвитая золотой ниткой, такие браслетики были в ходу у служанок и бродячих танцовщиц; эта вещица повергала в шок многих леди двора. Но мать, как истая северянка, мало внимания обращала на мнение посторонних людей, а отец слишком любил ее, чтобы указывать, какие вещи носить. Теперь они соединились там, в заоблачных далях, а их сын рыдает у материнского гроба, сжимая край погребального покрывала в пылающем кулаке. Он всхлипнул, совсем по-детски, и вытер глаза. Всхлип его словно размножился и отозвался в углах зала. Эсториан поднял голову. Охранницы старались не смотреть на него, но по щекам рослых янонок катились крупные слезы. Он выбросил их из своей сущности. Император должен действовать, а не ожидать неизвестно чего. Горе горем, но оно дотла растворяется в ярости, ярости жгучей, раскаленной, словно солнечные лучи, проникающие в этот зал сквозь запыленное окно. Он тронул одну из сияющих струн. Она несла в себе свежесть морозного утра. Он увидел площадь, заполненную гомонящим народом, услышал ржание сенелей и даже различил одинокую птицу, сидящую на крыше храма. Итак, повстанцы выступили и были отброшены, однако не следует считать, что ему удалось окончательно разгромить врагов. Не следует забывать о Вратах и о силах, стоящих за ними. Впрочем, об этом он будет думать потом. Сейчас ему надо понять, как поступить с телом императрицы. Его нельзя было предать огню, ибо леди Мирейн служила богине ночи и ей надлежало скользнуть в уже обнимающую ее дух темноту. Он мог похоронить матушку здесь, сделав весь При'най огромной ее усыпальницей, сумасшедшая, но не такая уж невыполнимая идея. С другой стороны, леди Мирейн ожидало место в Эндросе Аварьяне, рядом с останками ее мужа, погребенного в толще увенчанного Черным Замком утеса. Но... путь в Керуварион долог, Асаниан на грани гражданской войны, мятежники поднимают головы, к тому же долг чести обязывает отомстить за ее смерть. Солнечный лорд никогда никому не мстил. Он усмехнулся. Матушка опять пытается воздействовать на него с помощью хитрой уловки. Еще немного, и он угодил бы в расставленные силки. Солнечный лорд никогда никому не мстил по той единственной причине, что у него не было в этом нужды. Саревадин, боровшаяся с магами в обоих своих обличьях, вела с ними открытую войну. На войне умирают и убивают, но никому не приходит в голову мстить пленным за раны, полученные в честном бою. Он же имел дело с ядом, предательством и убийцами. Они уже забрали его отца, слугу, а теперь мать. Они пытались уничтожить его самого и в юности, и сейчас, когда он стал мужчиной. Ему есть кому и за что мстить.

Милорд. Жрец, маг крученое ожерелье, желтые волосы, перетянутые золоченым шнурком. Эсториан покосился на него и отвернулся.

Милорд, не угодно ли вам пройти со мной?

Зачем? спросил Эсториан. Что стряслось? Опять измена, интриги, предательство? Жрец вскинул голову. Наполовину асанианин с узким скуластым лицом кочевника, он уловил язвительность в тоне высокой особы. В желтых глазах полукровки вспыхнули искорки гнева.

Можно сказать, что так, сир. Верховный жрец храма Аварьяна в Эндросе умирает. Похоже, именно предательство сгубило его. Вы желаете повидаться с ним? Нет, подумал Эсториан. В этом визите нет смысла. Долгие проводы лишние слезы. Живой должен заботиться о живом. Жрец скривил губы.

Я никогда не позволил бы себе обеспокоить вас, сир. Но милорд Айбуран... просит. Как странно. Его ненавидели, его любили, на него обижались, его отвергали, но никто никогда не относился к нему с презрением. Странное, непривычное и малоприятное ощущение.

Веди меня, жрец, сказал он. Судя по всему, эта комнатушка принадлежала прислуге. Узкая простая кровать, ни подушек, ни шелковых покрывал, ни жаровен. Впрочем, во всех этих вещах не было нужды. Жрецы и жрицы поддерживали своего лорда магией. Он лежал в лихорадочном жару, прикрыв распухшие веки, абсолютно нагой, потому что каждое прикосновение посторонних предметов причиняло ему страшную боль. Даже собственный вес был теперь для него наказанием. Ожерелье, ох ватывающее шею, пылало и словно бы плавилось, но никто не пытался его снять. Он умирал долго, но с невероятным упорством цеплялся за жизнь. Эсториан преклонил у постели умирающего одно колено. Тяжелый запах ударил в ноздри, тело жреца было раздуто и покрыто язвами, лицо превратилось в безобразную маску. Так умирал отец, подумал он, и произнес вслух:

У них не очень-то богатое воображение. Их действия однообразны. Как ты чувствуешь себя, Айбуран? И мысленно выругал себя за нелепый вопрос. Темные глаза приоткрылись. Они потеплели, узнав того, кто стоял рядом.

Здравствуй, малыш. Ты все еще сердишься на меня? Голос шелестел, как листва, облетающая с осенних деревьев.

Нет, сказал Эсториан, теперь уже не сержусь. Глаза Айбурана наполнились слезами. Эсториан с бесконечной осторожностью промокнул их кончиком шелкового платка. Даже это прикосновение причинило боль умирающему. Он застонал, но тут же попытался сложить распухшие губы в улыбку.