Филип Фармер - Т. 10. Река Вечности. Мир Реки. Рассказы

В ту ночь, когда мои товарищи спали, я сидел на краю и смотрел на виднеющиеся далеко внизу огоньки костров. Люди сидели или отплясывали вокруг огня, кое-кто падал, опьянев. И тогда я подумал о годах, прожитых здесь и на Земле, и ощутил жалость, смешанную с отчаянием. Жалость к себе и своему «я».

Я написал множество пьес, рассказов и поэм о тупости, лицемерии, дикости, бесчувственности и эксплуататорах искалеченных и обреченных людских масс. Я издевался над всеми — и над хозяевами, и над массами — за их слабости и глупость. Но разве то была их вина? Разве не были они рождены, чтобы стать такими, какими стали? Разве каждый из них не действовал в соответствии со своими возможностями? А если кому-либо хватало восприимчивости, вдохновения и мужества, чтобы возвыситься над толпой, то разве не были эти люди такими с рождения?

Тогда какое имел я право кого-либо восхвалять или осуждать? Те, кто сумел сумел собственными усилиями поднять себя на более высокий уровень, смогли такого добиться лишь потому, что их характеры сформировались еще при рождении. Они не заслуживают ни обвинений, ни хвалы.

И мне кажется, что истинной свободы воли попросту не существует.

Таким образом, если мне тоже удастся испытать тот экстаз, что испытала Рабийя, то лишь потому, что мне позволит сделать это наследие моей плоти. И потому что я прожил столь долго. С какой стати Рабийя или я будем вознаграждены лишь потому, что Бог, образно говоря, этого пожелал?

Где здесь честность или справедливость?

Пьяные крики, доносящиеся снизу, раздаются потому, что они есть. Равным образом ни я, ни Рабийя не можем заявлять, что в чем-то превосходим других.

А где здесь честность и справедливость?

Рабийя должна была сказать мне, что все это — Божья воля. Когда-нибудь, если я достигну определенного уровня духовного развития, я смогу понять его волю. А если не смогу, то мне суждено остаться одним из тех обреченных и несчастных людей, что заполняли Землю, а ныне заполняют этот мир.

С другой стороны, скажет она, каждый из нас способен добиться единения с Богом. Если Бог того пожелает.

И тут моя неустанная возня с прибором активировала его. Из утолщений на обоих его концах вырвались зеленые лучи, изогнулись — выходит, это не настоящий свет, — и соединились в двенадцати футах за моей спиной. В месте их соприкосновения возникло лицо мужчины. Оно было огромным и хмурым, а слова казались угрожающими. Через несколько минут, которые я просидел неподвижно, словно загипнотизированный доктором Месмером, тираду мужчины прервал женский голос — очень приятный и успокаивающий, но немного напряженный. Еще через пару минут разгневанное лицо мужчины расслабилось. Вскоре он улыбнулся, и тут изображение погасло.

Я вздохнул. И задумался над тем, что все это значило. Быть может, эта сцена предназначалась для меня и имела некий особый смысл? Но как такое может быть?

Услышав голос Рабийи, я вздрогнул. И, обернувшись, поднялся. Ее лицо казалось суровым в ярком свете звезд. За ее спиной стоял Хаворник.

— Я видела, я слышала, — сказал она. — Теперь я понимаю, куда влечет тебя этот прибор. И ты размышляешь, не последовать ли тебе за тайной, предложенной этой машиной, вместо Тайны, предложенной Богом. Ничего у тебя не выйдет. Настало время выбирать между Артефактом и Господом. Немедленно!

Я долго колебался, а Рабийя стояла неподвижно, не дрогнув ни лицом, ни телом. Потом я протянул ей прибор. Она взяла его и передала Хаворнику.

— Возьми это и закопай там, где он не найдет, — велела она. — Для нас это ценности не представляет.

— Я сделаю так прямо сейчас, госпожа, — ответил богемец.

И он скрылся в кустах. Но на рассвете, когда я бродил в одиночестве по краю обрыва, измотанный недосыпанием и гадая о том, правильный ли я сделал выбор, я увидел Хаворника. Он спускался вниз через расщелину, через которую мы все когда-то попали в этот мирок над большим миром. К спине у него был приторочен грааль, а Артефакт болтался на груди, привязанный волосяной веревкой.

— Хаворник! — закричал я, подбежал к краю обрыва и заглянул вниз.

Он не успел еще спуститься далеко. Когда он задрал голову, я увидел его широко распахнутые шальные глаза и широкую улыбку.

— Возвращайся, или я сброшу на тебя камень! — крикнул я.

— Нет, не сбросишь! — крикнул он в ответ. — Ты же выбрал Бога! А я выбрал машину! Она реальна! Ее можно пощупать, у нее есть предназначение, и она сможет ответить на мои вопросы. Она, а не то вымышленное существо, в существование которого я на какое-то время поверил, доверившись словам Рабийи! Для тебя же этот предмет ценности не имеет! Или ты передумал?

Я не знал, как поступить. Я мог спуститься следом за ним и отобрать у него Артефакт. Мне страстно хотелось вновь завладеть им; ощущение потери терзало меня неимоверно. Я поторопился с решением, потому что не сумел рассуждать здраво, ошеломленный присутствием Рабийи.

Долгое время я стоял, глядя вниз на Хаворника и Артефакт. Не исключено, что мне придется его убить, чтобы отобрать у него прибор. И тогда я окажусь среди множества других людей, которые тоже возжелают Артефакт и убьют меня, если смогут.

«Убийство ради материальных предметов или идеи есть зло, — не раз говорила мне Рабийя. — Оно несовместимо с Путем».

Я боролся с собой, как боролся Иаков с ангелом у подножия лестницы. Борьба шла неравная, трудная и отчаянная.

А потом я крикнул Хаворнику:

— Ты еще пожалеешь о таком выборе. Но я желаю тебе удачи в поиске ответов на твои вопросы! Потому что это и мои вопросы!

Я обернулся и вздрогнул. В десяти футах от меня стояла Рабийя. Она не произнесла ни слова, потому что не хотела повлиять на мое решение. Я, и только я должен был сделать выбор.

Я ожидал от нее похвалы. Но ошибся.

— У нас много работы, — сказала она и пошла к нашему лагерю.

Я последовал за ней.

Примечания

1

Мидгард — «срединная усадьба», т. е. мир человеческий в исландском эпосе.

2

Перевод Н. Любимова

3

Перевод И. Бернштейн

4

Перевод И. Бернштейн.

5

Вовсе нет! (фр.).

6

Яйца (фр.).

7

Не совсем так (фр.).

8

Боже мой! (фр.).