Филип Фармер - ФАТА-МОРГАНА 3 (фантастические рассказы и повести)

Но она не пришла к нему, эта идея о собственном погребении. Все, что он остро осознавал, была большая тяжесть гнева и печали, груз, который он был не способен вынести. Это выжимало его разум, подавляло сознание. И тьма здесь, казалось, облегчала эту тяжесть. Он привык к темноте, он жил ночью. Тяжестью здесь была только горная порода, только земля. Никакой гранит не бывает так тверд, как ненависть, и никакая глина так не холодна, как жестокость. Черная невинность земли обнимала его. Он лежал внутри нее, слегка дрожа от боли и облегчения от боли, и заснул.

Свет разбудил его. Граф Борд был здесь, зажигая свечу с помощью кремня и кресала. Лицо Борда было ярко освещено этим светом. Превосходный цвет волос и лица, голубые глаза сильного человека и охотника, красные губы, чувственные и волевые.

— Они идут по следу, — говорил он. — Они знают, что вы спаслись.

— Почему… — сказал астроном. Его голос был слаб; горло так же, как и глаза, было все еще наполнено дымом. — Почему они преследуют меня?

— Почему? Вам еще нужно объяснять? Чтобы сжечь вас живым, Мастер. За ересь, — голубые глаза Борда ослепительно сверкали сквозь ровное пламя свечи.

— Но они уже сожгли все, что я сделал.

— Нора выжжена, хорошо. Но где же лиса? Они хотят свою лису! Но черт меня возьми, если я позволю им схватить вас.

Глаза астронома, светлые и широко поставленные, поймали его глаза и задержались в них.

— Почему?

— Вы думаете, я глупец, — сказал Борд с усмешкой, которая была не улыбкой, а оскалом волка, вызовом жертвы и азартом охотника. — А я и есть глупец. Я был глуп, предупреждая вас. Вы никогда не слушали. Я был глуп, слушая вас. Но я любил слушать вас. Я любил слушать вас, когда вы рассказывали о звездах и движении планет и пределах времени. Кто еще го- ворил со мной когда-нибудь о чем-нибудь, кроме как о посевах и навозе? Вы понимаете? А я не люблю солдат и чужестранцев, и суды, и костры. Ваша правда, их правда, что я знаю о правде? Разве я Мастер? Разве я знаю законы движения звезд? Может быть, вы знаете. Может быть, они знают. Все, что я знаю, — это то, что вы сидели за моим столом и разговаривали со мной. Могу я видеть вас на костре? Божественный огонь, они говорят; но вы сказали, звезды — огни Бога. Почему вы спрашиваете меня «Почему»? Почему вы задаете глупый вопрос глупцу?

— Простите, — сказал астроном.

— Что вы знаете о людях? — сказал граф. — Вы думаете, они оставят вас в живых? И вы думаете, я позволю дать вам умереть на костре? — Он посмотрел на Геннара сквозь пламя свечи, скаля зубы, как загнанный волк, но в его голубых глазах вспыхнула искра веселья.

— Мы, которые живем на земле, видите ли, не парим наверху среди звезд…

Он принес трутницу и три сальные свечи, бутыль воды, головку горохового пудинга, мешок с хлебом. Он скоро ушел, опять предупредив астронома не выходить из шахты.

Когда Геннар проснулся, какая-то странность в его положении взволновала его, но не та, которая беспокоила бы большинство людей, прячущихся в норе, чтобы спасти свою шкуру, но больше всего доставляющая ему страдания. Он не сознавал времени.

Это было не отсутствие часов, когда сладкий звон церковных колоколов в деревне призывал к утренней или вечерней молитве, или тонкая и добровольная точность хронометра, который он использовал в своей обсерватории и от чистоты которой зависело так много в его открытиях; то, что он потерял, было не часами, а Временем. Не глядя на небо, человек не может узнать о вращении Земли. Весь ход времени, солнечная яркая радуга и фазы Луны, парад планет, оборот созвездий вокруг Полярной звезды, более обширный оборот периодов звезд все это было утрачено, основа, в которую была вплетена и его жизнь.

Здесь не было времени.

— О, мой Бог, — молился астроном Геннар в темноте под землей. — Как могло оскорбить тебя то, что восхваляло тебя. Все, что я когда-либо видел в свой телескоп, была одна искра твоей славы, одна мельчайшая часть устройства мира, тобой сотворенного. Ты не должен ревновать из-за этого, Господи! И только немногие верили мне, даже очень немногие. Было ли моей самонадеянностью то, что я осмелился описывать твою работу? Но как я мог не делать этого, Господи, когда ты позволил мне видеть бесконечные поля звезд? Мог ли я видеть и молчать? О, мой Бог, не наказывай меня больше, позволь мне вновь выстроить маленький телескоп. Я не буду рассказывать, не буду публиковать, если это раздражает твою святую Церковь. Я не скажу больше ничего об орбитах планет или о природе звезд. Я не буду говорить, Господи, только позволь мне видеть!

— Что за дьявол, успокойтесь, Мастер Геннар. Я слышу вас с середины тоннеля, — сказал Борд, и астроном открыл глаза ослепительному блеску его фонаря. — Они устроили наверху настоящую охоту за вами. Теперь вы колдун. Они клянутся, что видели вас спящим в своем доме; но в золе нет костей.

— Я спал, — сказал Геннар, закрывая глаза. — Они вошли, солдаты… Я… Я должен был послушаться вас. Я вошел в переход под куполом. Я построил его с таким расчетом, чтобы я, мог возвращаться в дом во время холодных ночей, когда от холода замерзали и не гнулись пальцы, я вынужден был иногда ходить отогревать руки. — Он вытянул свои почерневшие, покрытые волдырями руки и посмотрел на них рассеянно. — Потом я слышал их наверху…

— Здесь еще немного еды. Что за черт, вы ничего не ели?

— Прошло много времени?

— Ночь и день. Теперь ночь. Идет дождь. Послушайте, Мастер, сейчас в моем доме живут два пса в черном. Эмиссары Совета, черт, я обязан был оказать им гостеприимство. Это мое графство, они здесь, я граф. Поэтому мне трудно приходить к вам. Я не хочу присылать сюда кого бы то ни было из моих людей. Что если священники спросят их: «Знаете ли вы, где он? Решитесь ли вы ответить Богу, что вы не знаете, где он?» Им лучше ничего не знать. Я приду когда смогу. С вами все в порядке? Вы останетесь здесь? Я заберу вас отсюда и переправлю за границу, когда они уберутся отсюда. Теперь они роятся, как мухи. Не разговаривайте громко, как в этот раз. Они могут заглянуть в этот старый тоннель. Вы должны уйти дальше вглубь. Я вернусь. Оставайтесь с Богом, Мастер.

— Ступайте с Богом, граф.

Он увидел голубые глаза Борда и тень, метнувшуюся на грубо вырубленный свод, когда он поднял фонарь. Свет и цвет умерли, как только граф, повернувшись, загородил фонарь. Борд ушел, Геннар слышал, как он спотыкался и ругался, нащупывая дорогу.

Геннар зажег одну из своих свечей, немного поел и попил, сначала съедая более черствый хлеб и отламывая чуть-чуть от очерствевшего большого куска горохового пудинга. В этот раз Борд принес ему три буханки хлеба и немного соленого мяса, еще две свечи, вторую кожаную бутыль воды и толстый шерстяной плащ. Сейчас Геннар не чувствовал холода. Он был одет в куртку, которую всегда носил в холодные ночи в обсерватории и очень часто спал в ней, когда спускался вниз, запинаясь от усталости. Это была добротная шерсть, грязная после его поисков среди обломков в куполе и опаленная на концах рукавов, но сама куртка была на редкость теплая и стала для него как собственная кожа. Он сидел в ней, ел и глядел сквозь сферу дрожащего желтого огонька свечи в темноту тоннеля вдали. Слова Борда «Вы должны уйти дальше вглубь» звучали в его мозгу. Когда он покончил с едой, он завернул оставшиеся продукты в плащ, взял этот сверток в одну руку, зажженную свечу в другую и стал спускаться по боковому тоннелю, а затем по штольне вниз и вглубь.