Ник Еван - Подарок бессмертия

Руби закрыла глаза. Она увидела недоумение и любопытство Сары, когда привела ее в подвал с морозильными камерами и указала на приготовленную теплую одежду. У Сары вырвался возглас восхищения и удивления, когда они вошли в слепящую белизну камеры с небольшим столом, горящей свечой и шампанским в маленьком сугробе инея, а не ведре со льдом. Они встречали Рождество без Рождества. Они снова весело болтали, смеялись. Они рассматривали старые фотографии, вспоминали старые истории. Это длилось вечность. Это могло длиться вечность. Часы тикали, и они начали уставать, и мерзнуть… Сара не знала, как сказать, но иллюзия начала исчезать. Руби знала это. Она достала бутылку любимого вина Сары и немного долила ей в бокал. Сара молча пила, смотрела на погрустневшую Руби и, не удержавшись, зевнула. Ей вдруг очень захотелось спать. Она попыталась встать и не смогла. Руби подошла к Саре, присела на корточки, взяла ее руки в свои и согревала их своим дыханием. В ее глазах стояли слезы.

— Сара, ты прости меня! Я забыла, что не все в этом мире было создано для меня. Ты прости, но я вспомнила. Слишком поздно, но вспомнила.

Слеза скатилась по ее щеке, и горячая капля обожгла их замерзшие руки. Саре очень хотелось спать, и она не смогла ответить, но в ее глазах Руби видела одновременно понимание и желание возразить. Саре очень хотелось спать, она не смогла возразить.

— Сара, ты не думай неправильно. Это не то, что ты думаешь. Все будет хорошо. У тебя все будет правильно и все получится. Ты бессмертная. Я хочу, чтобы ты оставалась бессмертной. У тебя все получится.

Капли слез падали на руки, но больше не жгли.

Руби открыла глаза. Она провела перчаткой по стеклу саркофага, отчистив его от остатков инея. Разметав огненно–рыжие волосы, под стеклом лежала бессмертная Сара в легкой тунике так идущего ей цвета. Слезы падали на руки, и Руби отошла от саркофага, чтобы снова не запачкать ими стекло. Подойдя к стене, она проверила установленный режим работы. В течение следующих восьми дней компьютер будет медленно понижать температуру, пока она не достигнет абсолютного нуля. Сара будет спать. Сара будет ждать. Она бессмертная, она может ждать всю оставшуюся вечность.

77

Рой сидел в своем высоком кресле, повернувшись к настежь открытому окну, и не проявил ни малейшего интереса к звуку шагов Морриса, входящего в кабинет. Моррис остановился в середине кабинета, гладя на повсюду разбросанные бумаги, периодически подхватываемые порывами сквозняка и разносимые по коридорам всего здания.

Он давно бесцельно бродил по пустым лабораториям и кабинетам. Он не помнил, сколько именно. Он ничего и никого не искал, просто очередь дошла до кабинета Роя.

Пока Моррис бродил, он нашел следы отчаянных попыток Роя создать антивирус. В одной из лабораторий на большой белой доске он увидел выведенную формулу слияния двух вирусов и объяснение, почему только ДНК, модифицированные прототипом чистого вируса Морриса, оказались способными к устойчивой реакции восстановления ДНК к здоровой форме после заражения вирусом «смерти». Рою незачем поворачивать голову, никто, кроме Морриса, прийти в кабинет не мог.

Моррис сел за длинный стол, положил на него руки и так сидел. Он не помнил, сколько прошло времени, и сколько он так сидит. Он не помнил, как долго сюда шел по пустому городу. Он даже не знал, куда идет, зачем пришел сюда. Его сознание выключилось в тот самый момент, когда он на руках отнес Джил в госпиталь. Он потерял способность что–либо чувствовать, когда осознал, что ничем не может ей помочь. Он перестал ощущать действительность, когда шум переполненного госпиталя постепенно перешел в монотонный протяжный стон ветра. Он не знал, как долго это продолжалось. Потом Моррис просто встал и пошел. В никуда. Не за чем. Он гнал от себя любые воспоминания о прошлом и будущем. Он был жив, но был мертв. Он не знал ни отчаяния, ни гнева. Он не чувствовал ни горя, ни любви. Он не помнил, зачем нужны слезы. Он просто шел. Смотря и не видя ничего вокруг, не зная, где он и кто он. Он просто шел.

Зачем он пришел в «HR»? Не за чем. Какая разница. Он просто шел. Он бродил по зданиям и помещениям, смотрел на разбросанные бумаги, но не понимал их. Он просто ходил и смотрел. Без цели. Он увидел, почему и как его вирус создал вирус смерти, но не удивился, не остолбенел, не раскаялся. Он не испытал ничего. Ни ужаса, ни вины, ни сожаления. Разве это что–то меняло теперь? Он просто шел дальше и зашел в кабинет Роя. Он его не искал, не собирался с ним говорить, он здесь сел потому, что устал. О чем теперь говорить? Он не знал, как долго они так сидели.

Рой повернулся вместе с креслом к столу, положил руки на стол, сидел и смотрел на Морриса. Рой сидел и думал. Много думал. Обо всем думал. Он не знал, зачем и почему он продолжает думать. Раньше он никогда не размышлял так много на темы, отвлеченные от работы, от науки, ДНК, вирусов, клеток. Ему это было неинтересно. Теперь не имело смысла думать о работе, науке или вирусах, и он думал обо всем остальном. Думать обо всем остальном тоже не имело смысла, но он не мог не думать. У него не получалось не думать. Все это было также неинтересно, как и раньше, но теперь по другой причине. Слов не было, только мысли. Рой хотел от них избавиться, чтобы они исчезли насовсем, но у него так не получалось. Поэтому он сидел и думал, просто так, без цели, без смысла, без конца.

Рой думал о том, что когда–то давно, последнее чувство, которое он испытал, оказалось чувством зависти. Никогда раньше он никому не завидовал. Чувство зависти к Руби, к тому, как она вспомнила о жизни, о любви, обо всем. Вспомнила обо всем том, о чем они все забыли. Пусть это глупо, бессмысленно и бесполезно, но она вспомнила. Когда Рой ворвался в подвал и увидел замороженную Сару, он бросился к двери, хотел ее открыть, попытаться спасти Сару, но Руби ему не позволила. Она не дала ему войти, не дала открыть дверь. Она плакала и умоляла Роя спасти Сару, потом, когда–нибудь. Рой ведь бессмертный, он ведь гений, он сможет. Он может ждать сто лет, тысячу, до тех пор, пока не придумает, как ее спасти, как вернуть ее к жизни, как все исправить. Руби вспомнила, что ей безразлично, что произойдет с ней самой, с Роем или даже Сарой. Рой завидовал Руби потому, что она вспомнила, что значит жизнь, и боролась за жизнь, боролась за бессмертие. Не за свое, за их общее бессмертие. Рой сидел и думал. Он просто не мог не думать, хотя теперь это не имело значения.

— Я, ты, Джо, кто угодно. Это все не имеет значения. Наверное, все кончилось в тот миг, когда я открыл бессмертие, — вдруг тихо подумал Рой.

— Наверное, только смертные люди могут бороться за бессмертие человечества. Дав бессмертие хотя бы одному человеку, я забрал бессмертие у человечества, которому больше не было нужды выживать в целом, как биологическому виду. Один единственный человек стал вечен, и все остальное человечество больше не имело для него значения, оно может исчезнуть, а вид останется, он останется. Люди, от святых до негодяев, пока они смертны, не могут существовать друг без друга. Они не хотят умирать, они боятся, ненавидят, готовы почти все отдать за возможность пожить подольше, но почти, а не все. Потому, что все равно знают, что умрут. Потому, что знают, что их бессмертие — только в бессмертии человечества. Так было, пока я не создал бессмертного человека. Он сам стал для себя человечеством. Только это — тоже ошибка. Только это без разницы. Ты иди. Мне надо подумать.