Александр Щёголев - Львиная охота

— Неделя заканчивается, а результат далек от ожидаемого. Катастрофа ли это? Конечно, нет! По-другому и быть не могло, слишком глубоко вошли в нас привычки. Надежда на чудо сконфуженно удалилась, зато осталась вера в работу. В каждодневные скучные занятия, требующие большого напряжения воли. Когда мы сражались с хроническим бронхитом и ослаблением иммунитета, мы победили. И теперь победа будет за нами, потому что мы получили в качестве оружия методику, логичность которой не вызывает у нас сомнений…

Кого этот человек пытался убедить? Скамейки были пусты, ни единого слушателя.

Зажглись уличные фонари. В южных городах темнеет почти мгновенно.

— Я тебе не мышиный король! — фальцетом прокричал кто-то из-за кустов. — Не мышиный!

— Как, кстати, твоя печень? Тоже хвостиком махнула? — ласково осведомился невидимый оппонент.

— Да вы все завидуете мне! Вас пожирает зависть!.. — голос за кустами сорвался. Там была истерика.

А ведь писатель Жилов тоже брал камни в руки, подумал я. О чем ему в тот исторический момент мечталось? О том, что Будущее должно быть простым и понятным! Красивый, целебный сон. Так не нужно ли его закрепить, чтобы вылечить мир наверняка? Сесть на скамеечку, спокойненько, без нервов, достать из карманов ЭТО — проще не бывает… Или, якобы мечтая о Будущем, Жилов представлял на самом деле, как взглянет в глаза пойманному убийце? В испуганные поросячьи глазки. Он хотел взять зверя за горло — и взял. Желание сбылось. А до того РФ позвонил в отель, сам позвонил. РФ ожил — еще одно желание долой. А разве не хотел скромняга Жилов, чтобы исчез с лица земли этот позорный монумент, этот фальшивый «Идеал», смущавший его рассудок? Желание номер три… Черт возьми, может у меня быть своя планета Дмитриус! Человек я или кто? Но имею ли я право быть творцом, подумал писатель Жилов…

Взору открылась еще одна эстрада, на этот раз побольше. Призывная надпись: «ДУШЕВНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ» горела впустую, ибо сцена была пуста. Зато на скамейках сидели и лежали люди, много людей, над которыми хлопотал десяток женщин. У каждой был опознавательный знак в виде белого колпака, наспех подвязанного к рукаву.

— Что с ними? — поймал я одну.

— Приступы, кризы, обострения, — устало сказал она. — Вы медик?

— Нет, милая, — ответил я. — Именно эту из множества профессий я не успел освоить.

Здесь был полевой лазарет. А Секта Неспящих, как видно, вся поголовно записалась волонтерами. Мужчины с такими же нарукавными знаками приносили все новых и новых пострадавших. Я вдруг увидел знакомую врачиху, супругу лейтенанта Шиллинга — она сосредоточенно делала кому-то массаж головы. Я подошел. Ее пациентом был представительный мужчина, сидевший с кожаным портфелем на коленях, терзающий пальцами этот свой портфель так, что за вещь становилось страшно. Пациент глядел в одну точку и тупо повторял: «Только естественное… Только естественное…»

— Привет, — сказал я. — Помощь нужна?

Мадам Шиллинг коротко взглянула:

— От вас — нет.

Ведьма без возраста заметно постарела.

— Я умею горшки выносить, — не отступил я. — А еще могу делать уколы и перевязки. Почему вы гоните меня, целительница?

Она никак не отреагировала. Я ждал, ждал, а потом сказал в никуда:

— Вообще-то место пострадавших в больнице. Как и врачей.

— Это не пострадавшие, это вполне здоровые люди, — все-таки ответила она. — Вы что, ничего не понимаете?

— Чего я не понимаю? — спросил я.

— Абстиненция, — сказала она. — У всего города.

— Больницы переполнены действительно пострадавшими, — сказала сбоку другая женщина. — От Академии весь день возили. Мест не хватало, так их в школы, в отели…

— Я только что из «Виты», — удивился я. — Ничего не заметил.

— Вашу «Виту» приказали не трогать, — опять подала голос мадам Шиллинг. — Кто приказал — вы лучше меня знаете.

— Вы-то почему не в больнице? Врачей, наверно, тоже не хватает.

— Не ваше дело, — рубанула она. — Я уволилась. Послушайте, вы же мешаете, нервируете нам людей.

Я был здесь не нужен. Девочка, улыбнулся я ей, зачем грубишь старикам? Ведь ты — хороший человек. Вчера ты наградила начальника полиции пощечиной. Эх, знала бы ты, что с ним сегодня сделал твой муж… Я засмеялся. Женщина подумала — над ней:

— Вон отсюда, — сказала она холодно.

Вон — это куда? Туда, куда пешеходная дорожка ведет, решил я, возвращая управление автопилоту…

Да, город сильно изменился. Известие о том, что денежное хранилище сгорело, странным образом повлияло на людей. Безволие затопило побережье — наводнение, зона бедствия. Истерика и вялость, равнодушные лица и вернувшиеся болезни… «Плаза» вместо «Виты»… и еще — люди вновь увидели жмурь! Или люди вновь захотели жмурь?

Это была «ломка».

Абстиненция, сказала грамотная врачиха. Значит, не таким уж эфемерным оказался бумажный организм, рожденный фантазией бухгалтера-романтика! Но если есть «ломка», значит, была и токсикомания. Деньги были нервной системой, привязавшей нравственных людей друг к другу, посредником между нами и… чем? К какой субстанции пристрастились праведники, ставшие вдруг здоровыми? Страшный, прямо скажем, вопрос…

Человек лежал на газоне, раскинув крестом руки. Штанины закатаны до колен, гавайка надорвана на груди. Часы «Ракета» со специальными звукопроводящими ремешками обтягивали его щиколотки и запястья, а пятый экземпляр часов был прилеплен с помощью биопластыря к солнечному сплетению. Половину лица закрывало длинное мотоциклетное зеркало увеличенного обзора.

— Что видно на горизонте? — громко позвал я.

Жмурик был за горизонтом. Тогда я гадливо наступил на его часы — на те, что были на руках, одновременно на оба. Хотелось на солнечное сплетение, но я сдержал себя. Под ногами хрустнуло. То ли пластик, то ли кость. Человек вскочил, — зеркало улетело в траву, — и сказал, баюкая пострадавшие конечности:

— Ну и глупо! Все равно не берет… не берет, мара поганая. Я-то думал, глушилку наконец раздолбали…

— Желаю вам здоровья, — сказал я раздавленному горем жмурику и пошел, пошел, пошел отсюда…

Мне-то почему плохо? У меня что, тоже абстиненция? То острейшее чувство вины, которое лишает меня воли к жизни… Кони Вардас, Стас, Анджей, юный пограничник. Теперь — индеец Киух. Феликс Паниагуа был сведен с ума при помощи лучевого психодислептика, а я допрашивал его с помощью «отвертки». Применять недопустимо, обронил всезнающий доктор Гончар, а я применил… «Mea culpa»,[28] — готово было сорваться с моих уст, хоть и не был я католиком, ни даже христианином.