Виталий Севастьянов - Советская фантастика 80-х годов. Книга 1 (антология)

Освещенная Солнцем чаша Земли исходила водным голубоватым светом. Как тогда, в детских полузабытых видениях, вновь завис я жаворонком над полем цветущего клевера и отчетливо, до мельчайших подробностей, различал с высоты:

И китов в океанах,И змей средь барханов в пустынях,И стрелу, рассекавшую свет и тьму вдоль хребта Карабайо,Древнечтимые города, что дремали в сумраке волнородительных вод,И мосты через пропасти,И хлеба на полях отступающих в вечность ужасных сражений,Лепестки космодромов,Изгибы изящных, как арфа, плотин,И в степях суховейных — распускающиеся тюльпаны,И влюбленных в садах,И детей, что вели разговор с облаками, китами, космодромами,Суховеями, лебедями, драконами, василисками и васильками,Все увидел я, имя чему — Человек.И восславил я, жаворонок звенящий,Полноту, полногласье, нескончаемость бытия.Но повсюду, везде, повсеместно —В океанских пучинах, в ущельях, в пустынях, в снегах,Глубоко под секвойями, елями, лаврами, пальмами, мхами,За стальными скорлупками лодок подводных,Под коркой полярного льда,—Затаясь поджидали урочного часаЯдовитые сгусткиНеправдоподобногоМертвенно-синего цвета.Свет такой исторгают лишь ядра звезд.

И погасло видение: овальное облако набежало на кромку луны, подмяло, поглотило ночное светило, лишило его холодных чар.

Тут смерченыш утратил сияние, почернел, опустился плавно в траву. Я отнес его в палатку, положил на дно рюкзака. «Мы еще полетаем с тобой по лунным волнам, вихреносный кораблик, дар — возможно, случайный — созерцателей звездных садов»,— подумал я и едва подумал — захотелось сию же минуту, сейчас посмотреть на скалу, где о н и задержались тогда на мгновение: то ли сбились с пути, то ли вправду, как думает Лерка, у вихря забарахлил вечно живой пестроцветный мотор.

Откочевало облако. С веретена луны снова сыпалась, сыпалась пряжа на вечные снега. Через полсотни шагов стихли наконец победные трубы Тимчикова храпа.

И впрямь: по ту сторону ущелья чернело в скале большое отверстие.

Тут над ущельем — от одного склона к другому — еле заметно затрепетал розоватый жгут сияния, как если бы включили непомерной длины люминесцентную лампу. Сразу вспомнился Леркин рассказ о путеводном дрожащем мареве, что упиралось, как в клемму, в обнаженную скалу. Мыслимо ли так уплотнить пространство, чтобы..., Хотя кто знает. Ведь еще в начале века на Всемирной выставке в Париже публика изумлялась большому пустотелому шару, висящему в воздухе. Его поддерживал мощный магнит...

Ночная птица показалась над краем пропасти и медленно заскользила вдоль дрожащего жгута. Внутри дрожащего жгута, чье мерцание временами сходило на нет.

Я вгляделся — и остановился, пораженный.

То была Лерка. Раскинув руки, она уходила от меня по еле видимому мосту. Она смотрела в сторону Луны, и Луна играла ее развевающимися волосами.

...Но не на Луну смотрела она, нет, не на Луну. Взгляд ее был прикован к Млеиному Пути, Туда, где от угасающей Башни Старой Вселенной — к расцветающей Башне Вселенной Новорожденной приближалась ее, Леркина, тень — Звездная Дева. И были раскинуты руки ее над всеми пространствами и временами.

Над отрогами туманностей, медленно вращающимися спиралями, двойными, тройными звездами, роящимися планетами.

Над содрогающейся, в муках рождающейся и погибающей материей.

Над шелестом крон живого плодоносящего сада вечности.

Над несметными стаями звездных колесниц, лучшие из которых — будем надеяться, что их большинство — странствуют

  Средь времен без конца и края,  В безызвестность устремлены,  Нивы звездные засевая  Лепестками вечной весны...

Худшие же захлестнуты азартом бесполезных гонок, завалены горою бессмысленных призов.

 Земная Дева в глухих горах Тянь-Шаня. Над последним пристанищем Архимеда в Сиракузах, у Ахейских зорот. Над сияньем Непрядвы и Дона. Над собакой, забытой хозяином и бегущей к нему сквозь ночную тайгу. Над сребристою елью, тянущей ветви к далекой небесной сестре. Над сибирской деревней Ельцовкой, где я появился на свет, чтобы дописать «Историю семиреченского хазачестза в песнях, легендах и поверьях». Над пирамидами, небоскребами, космодромами, термоядерными полигонами. Над дворцами торгашей-кровососов и халупами бедняков. Над селеньем в горах Карабайо, где пасется детеныш «Перуна» под присмотром дряхлеющего Владыки лунных ратников, у которого отняла единственного внука Властительница Лунного Огня. И хотел я. окликнуть Ту, что Меня Целовала В Яблоневом Саду. И боялся спугнуть удаляющееся виденье. И пошел ей тихо вослед.

Неудачник

Рассказ

 Астроморфоз, звездный сон. Погружаешься в жидкую сердцевину яйца размером с олимпийский бассейн. Застываешь сосулькой, бесчувственным льдом, а когда просыпаешься, ощущаешь себя неуютно, как зерно ячменя, что лежало на дне саркофага пять с лишком тысяч лет, и посажено любопытствующим археологом в землю, и, само того не желая, выбрасывает росток; но не благословенные нильские зефиры его овевают, а секут холодные ветры иных широт.

Просыпаешься — паутина чужих небес, незнакомое солнце теплится в небе и томится в иллюминаторе голубой, красноватый, зеленый, оранжевый, белый шар — Индра. Здесь должна быть разумная жизнь. Слишком долго обшаривали земляне этот участок Галактики, чтобы ошибиться...

И жизнь бушует на Индре: вот она, жизнь, в объективах приборов, в перекрестьях стереоскопов. Словно радуги, перекинуты между континентами разноцветные арки пузатых мостов (по которым ничто не движется, но возможно, движенье внутри этих радуг-мостов?) Выпирают из нутра океанского многоугольные трубы, выпускают время от времени синеватый идиллический дымок (спектограмма свидетельствует: чистейший озон). Или вот: на ночной стороне, будто ветром гонимый, развевается тонкий ребристый покров (почти десять квадратных километров!), и там, где пройдет, через четверть часа громыхает гроза и приплясывает дождь. А на южном и северном полюсах башни белые тянут в трехкилометровую высь белые же отростки, что деревья с обрубленными ветвями. Иногда меж обрубков ветвей проползают зеленые змеи огня, иногда голубые шары перелетают.