Мино Милани - Пульсирующий камень

Дег ткнул себя пальцем в грудь:

— Я? Это уж точно — нет!

— И вы оба — тоже! Если вздумали помышлять о миллионе, надо было раньше думать. К тому же это богатство принадлежит кому угодно, только не нам. Если, конечно, мы не хотим уподобиться тупамарос…

— Ох… Ох…

— Кто это, черт побери, так вздыхает? — не выдержал я. Излагая все, что намеревался сказать, я все время слышал далекое и в то же время совсем близкое, почти неуловимое дыхание… или стон…

— Кто это так дышит? — повторил я. И увидел, что все смотрят на меня. У них тоже возник этот вопрос. Мы молча переглянулись. Больше ничего не было слышно. И вдруг…

— Ох… Ох…

Два вздоха — один словно эхо другого. Так никто из нас не дышал. Но тем не менее странное дыхание окружало нас, висело над нами, звучало внутри нас…

Отчаянно звякнули вдруг колокольчики тревоги. Я вздрогнул, волосы на голове зашевелились. Встретившись взглядом с Финклем, я задал ему немой вопрос. Мы вместе посмотрели на прибор…

Вздохи исходили оттуда. Эти еле уловимые вздохи доносились из микрофона.

Глава 5

Я вскочил. Остальные тоже. Финкль испуганно смотрел на меня. Мы молчали. Может быть… да, может, мы все-таки ошибались.

Прошло несколько секунд. И вдруг снова:

— Ох… Ох…

Невозможно передать вот так на бумаге словами этот тихий металлический нереальный звук. Это дыхание, этот шепот, этот шелест несуществующей листвы — такое бывает лишь в кошмарном сне. Но мы слышали это. Прошло еще секунд тридцать, и мы опять услышали те же звуки. Я набрался мужества и посмотрел на прибор… и увидел, что при каждом вздохе капсула очень слабо, еле уловимо пульсирует. Было в этом мерцании что-то бесконечно отдаленное, усталое, не огонек, а дальний отблеск. Но все же лампочка на приборе загоралась.

Я хотел было что-то сказать, но не смог. У меня возникло ощущение, будто все это действительно только кошмарный сон. Удушливый комок сжал мне горло. И все же я с трудом произнес:

— Наверное, что-то испортилось в приборе, инженер.

Никто не шелохнулся. И прежде чем опять послышались непонятные звуки, Эванс неуверенно пробормотал:

— Конечно, это какая-то неполадка.

В это невозможно было поверить. Никто и не верил. Финкль дрожащими губами произнес:

— Неполадка? Нет, нет. Этого не может быть.

Наступила тишина. Все смотрели на микрофон, приставленный к камню. Я все же чувствовал, что прибор совершенно исправен. Я готов был поклясться… Но мои чувства, мои клятвы не имели в сущности никакого значения. Это ДОЛЖНА БЫЛА БЫТЬ неполадка. Камень не может пульсировать. У него нет сердца, а значит, нет и сердцебиения.

— Это действительно какая-то неисправность, инженер, — сказал я. Не знаю отчего, но голос мой звучал глухо.

Все замерли. Никто не решался даже шевельнуться. Как прикованные, не отрывали мы взгляда от прибора. И каждый раз, когда вновь раздавались таинственные вздохи, мы опять видели еле заметное, едва уловимое мерцание, слабое предвестие света. Финкль оказался сильнее нас. Он постарался сбросить это колдовское оцепенение и громко сказал:

— Ясно, что прибор работает не так, как должен был бы. Как я и опасался… посадка… толчок… естественно, что…

— Попробуем переставить микрофон, — предложил я. Все испугались возможного исхода этого эксперимента. Но потом Эванс поднялся и решительно перевернул микрофон, направив его в противоположную сторону — к самолету, в пустоту, в ничто. Мы замерли в ожидании.

Тишина.

Прошло несколько секунд. И еще тридцать, сорок, шестьдесят… Никаких вздохов. Абсолютное молчание. И никакого мерцания капсулы. Ничего.

Перепуганный Финкль коснулся прибора, проверил микрофон и снова приставил к камню.

Секунды, которые последовали затем, тянулись мучительно медленно и казались долгими часами.

— Ох… Ох…

Мы посмотрели друг на друга. Все, стоявшие рядом со мной, выглядели одинаково — бледные, растерянные, потрясенные, напуганные. В этот момент все остальное на свете просто перестало существовать для нас. Забыты были и золото, и банкноты, и взрывчатка, и Астрид с ее пистолетом, и тупамарос. Главным стало нечто такое, что мы не способны были понять, что пугало нас, — что-то могучее, грозившее уничтожить нас… Если, конечно, мы не бредим или этот непогрешимый прибор не сошел с ума.

Исчезло ощущение времени. Мы стояли и слушали колдовской шепот, смотрели на это едва заметное для глаз мерцание капсулы.

Эванс опять переместил микрофон, и снова наступила тишина. Но как только микрофон направляли к камню, он неизменно посылал нам свое слабое дыхание. И капсула пульсировала. Финкль, сжимая пальцы, прошептал:

— Там где-то бьется сердце.

От абсурдности подобных слов у него даже перехватило дыхание. Он испуганно посмотрел на нас, словно опасаясь, что мы накричим на него или рассмеемся прямо в лицо.

Но мы не могли сделать ни то, ни другое. Единственное, на что мы были способны, это повторить то же самое:

— Да, там бьется чье-то сердце.

Чье-то сердце.

Есть ли тут какая-то логика? Есть ли, наконец, пусть очень далекая, но возможность все это принять за действительность? И все время, пока я, с трудом оторвав взгляд от прибора, смотрел на камень, в голове моей рождались самые разные мысли, я не мог управлять ими, они вспыхивали и гасли, словно светлячки. Сердце. Чье? Животного? Неважно.

«Какое-то ископаемое? — подумал я. — А что такое ископаемое, если не материя, которая когда-то была живой, а теперь замкнута в футляр из камня? Но у ископаемых нет пульсирующего сердца — оно у них такое же недвижное, как и сам камень, замуровывающий их. Так ведь? Конечно, так. Но тогда…»

— Ох… ох…

В таком случае, что же там бьется? Могу я представить себе живое ископаемое? Нет. Нет, я вообще отказывался вообразить что-либо, что могло пережить тысячелетия. Я, может быть, чаще других встречал всяческие чудеса и, наверное, мог бы сказать, что не верю в будущее как во что-то, что еще только должно начаться. Но этот феномен переходил все границы. Все пределы.

Оторвав взгляд от камня, я посмотрел на прибор, который слабо и неумолимо пульсировал.

— Хватит ломать голову, — сказал я, сделав глубокий вздох. — Тут может быть только одно из двух — либо прибор испорчен, либо в этом камне, верим мы в это или нет, заключено пульсирующее сердце.

Все взглянули на меня с таким видом, как будто я оскорбил их. Наверное, они ненавидели меня в этот момент. Но сдались, как сдался и я. Эванс сказал:

— Тогда надо выяснить, что же именно… — Он посмотрел на меня. — Вы же не станете утверждать, будто в этом камне находится живой человек?