Александр Плонский - Плюс-минус бесконечность (сборник)
За сорокалетними ассистентами последовали шестидесятилетние доценты, чей возраст также снижал показатели института…
И тогда Браницкий выступил на профсоюзной конференции:
— Мои годы, увы, тоже подошли к среднеминистерскому рубежу, имеющему столь большое значение для Игоря Валерьевича. Начну подыскивать другую работу…
Это был откровенный демарш: в институте вместе с ректором, Браницким и тогда еще здравствовавшим профессором-механиком насчитывалось всего пять докторов наук.
Антону Феликсовичу устроили овацию. После этого выступления он и удостоился впервые приглашения в «будуар».
Ректор был подчеркнуто доброжелателен и уважителен.
— Дорогой Антон Феликсович! Мы с вами должны найти общий язык, и мы его найдем. Возможно, я допускаю тактические просчеты, но стратегия моя правильна! Мне нужна ваша поддержка. И на меня вы тоже можете рассчитывать. Чашечку кофе? Нина Викторовна, угостите нас!
Секретарь ректора, приветливая женщина средних лет, словно радушная хозяйка, налила в чашки густой ароматный напиток.
— А может, коньяку? — заговорщически шепнул ректор.
— Благодарю вас, — отказался Браницкий. — Мне импонируют ваши стратегические замыслы, Игорь Валерьевич, и в этом постараюсь всячески вас поддерживать. Что же касается тактических принципов, то здесь мы вряд ли окажемся единомышленниками…
С тех пор их отношения напоминали строго соблюдаемый вооруженный нейтралитет. Уточкин, надо отдать ему должное, руководствовался не личными симпатиями или антипатиями к человеку, а исключительно ролью, которую тот мог и должен был сыграть в осуществлении стратегического замысла. Браницкий, пользовавшийся у коллег неоспоримым авторитетом, в шахматной партии Уточкина (по крайней мере в ее дебюте) занимал положение если и не ферзя, то уж во всяком случае одной из тяжелых фигур.
Ректор постепенно обзавелся трудолюбивыми помощниками и не только не сковывал их инициативы, а, напротив, всячески ее поощрял, переложив на приближенных некоторые из собственных функций. Впрочем, он ни на минуту не выпускал узды и не давал никому забыть подчиненной роли.
Уже через год институт шагнул на несколько ступенек вверх. Уточкин пригласил со стороны трех новых профессоров, два доцента защитили докторские.
Число сторонников Игоря Валерьевича понемногу возрастало. Среди них своей преданностью выделялся Иванов. Еще до защиты он вошел в ближнее окружение ректора. На одном из последних заседаний Уточкин, улыбаясь, так что трудно было понять, в шутку это говорится или всерьез, назвал Иванова своей правой рукой…
28— Посмотрите, какой нахал! — возмущался Иванов, передавая Антону Феликсовичу брошюру.
Браницкий надел очки.
«В. В. Стрельцов. Моделирование возвратно-временных перемещений с помощью аналоговой вычислительной машины. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата физико-математических наук».
— Ай да Перпетуум-мобиле! Право, любопытный поворот: нельзя физически переместиться в прошлое, но можно воссоздать его в настоящем. Недурно… Историки до земли поклонятся… А кто оппоненты? Форов?
— И зачем ему понадобилось оппонировать, — попенял Иванов, — не дорожит авторитетом!
— Авторитет Форова уже ничто не поколеблет. Кстати, автореферат адресован мне, как он оказался у вас?
— Я подумал, что понадобится отзыв, и вот, подготовил.
Браницкий пробежал глазами три машинописных страницы и остановил взгляд на последних строках: «Декан факультета… Заведующий кафедрой…»
— Я не подпишу это, — сказал он брезгливо.
— Тогда я пошлю за одной своей подписью.
— Ваше право. Но автореферат оставьте, он мне понадобится.
— Вы… хотите дать положительный отзыв?
— Вот именно!
— Это же беспринципно, профессор! В свое время…
Браницкий с трудом сдержался.
— В свое время я, к сожалению, действительно допустил беспринципность.
— Что вы имеете в виду?
— Отзыв научного руководителя на вашу диссертацию, Иванов!
— Не пожалейте об этих словах, — сказал бывший аспирант и вышел из кабинета.
29Вот и еще один учебный год подошел к концу… Только россыпь втоптанных в пол кнопок и сиротливые подрамники, на которых еще вчера белели чертежи, напоминают об отшумевших защитах.
На столе перед Браницким — групповая фотография выпускников. С обратной стороны рукой Тани Кравченко написано: «Дорогому Антону Феликсовичу с уважением и любовью». Рядом свежий номер «Радиофизики» со статьей, которую рецензировал Браницкий («Как быстро летит время!»).
Вечером в институтской столовой состоялся выпускной банкет. Профессор грустно всматривался в неуловимо изменившиеся лица молодых людей: «Для них я уже прошлое…»
Домой Антон Феликсович отправился пешком, Таня и Сергей пошли провожать.
— Принципиальную разницу между человеком и машиной, — заговорил Браницкий, вспомнив семинар, — видят в том, что машина работает по программе. Это взгляд свысока. Вероятно, так думали патриции о плебеях, американские плантаторы о черных невольниках, «арийцы» о представителях «низших» рас. Мол, наше дело — составлять программы, а их — этим программам беспрекословно подчиняться.
— А разве не так? — спросила Таня. — И вообще, допустимо ли сравнивать машину с человеком, пусть невольником? Он ведь ни в каких программах не нуждается…
— Неправда, Татьяна Петровна. Стоит человеку появиться на свет, и его тотчас начинают программировать. Впрочем, генетическая программа руководит им еще до его рождения. Она предопределила сроки внутриутробного развития, наследственные признаки, безусловные рефлексы и инстинкты. И после рождения жизнь человека подчинена ей же, но это лишь одна из программ. Воспитание и образование…
— Тоже программирование, — закончил за Браницкого Сергей.
— Да замолчи ты, — рассердилась Таня.
— А что, разве тебя не приучали к горшку? А потом — держать ложку и вилку? Одеваться? Мыть руки перед едой? Антон Феликсович прав!
— Речь тоже основана на программе, — продолжал Браницкий. — Грамматика, синтаксис… На каждый школьный предмет, на каждую вузовскую дисциплину — своя программа.
— Но ведь есть же такое понятие — свобода! — не сдавалась Таня.
— Свобода, за которую отдали жизни Байрон и Эрнесто Гевара, и «свобода» в понимании американского президента, свобода, утраченная узником, и «свобода», растрачиваемая бездельником, — что между ними общего?
— По-моему, свобода — это отсутствие всякого подчинения и принуждения!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});