Святослав Логинов - Железный век (сборник)

Нет, миракль не был пророческим! Он лишь предупреждал о грозной опасности. Но теперь Феодосий знал, что противопоставить ей! Пусть мифический дуб остался нетронутым, в настоящей жизни он уже не вырастет, поскольку его снес топор. Пусть бесы, усмехаясь, проносятся в своих колесницах, видение открыло пастырю, откуда они могут произойти, где гнездо заразы. Скверну очищают огнем, подобно тому как добрый хирург в зародыше выжигает раскаленным пекеленом бородавку, готовую обратиться в раковую опухоль. Так церковь лечит общество, отсекая больные члены. Также он будет лечить и будущее. Не дуб он срубит, но город! Источник вольномыслия и нечестия — достаточно взглянуть на миракль, и становится ясно, где более всего преуспел дьявол. Город предстоит стереть с лица земли, иначе он исполнит пророчество и воздвигнет свои вавилонские башни превыше шпилей святой церкви.

Прежде всего архиепископ посетил монастырь, успокоил растерявшихся черноризцев. Потом отправился в графскую цитадель и благословил доблестного хоть и недалекого сеньора на битву с собственными мужиками. На самом-то деле удар был направлен против горожан. Те, кто бежал из города, а таких было немало, как бы сами себя признавали виновными, ведь церковью было предписано "не видеть" дьяволов. Оставшимся волей-неволей приходилось приспосабливаться к обезумевшей жизни, и их тоже было легко уязвить. Было бы только чем уязвлять.

Полностью доверять графу не было причин, а своих войск не доставало, значит, выручить должен был крестовый поход.

По закону Феодосию следовало обратиться в Рим ждать папской буллы. Но Рим далеко, а время дорого. Памятуя мысль апостола, что по нужде и закону применение бывает, архиепископ написал в близлежащие области империи, прося помощи. Расчет состоял в том, что и там растерянность грозит обернуться возмущением, и вернейшим способом ослабить напряжение была бы война. Вооруженная экспедиция позволит недовольным излить праведный гнев на головы противников истинного благочестия.

Преосвященный Феодосий не обманулся. Князья согласились, прелаты благословили предприятие, не дожидаясь голоса из Рима. Со дня на день Феодосий ожидал первые отряды.

Архиепископ в праздничном облачении: в белоснежной паллии и митре сидел в молельной. Перед ним лежала тяжелая библия, переписанная на мягком пергаменте искусными скрипторами Англии. Книга была раскрыта на псалмах Давида, но пастырь не читал знакомых строк, лишь повторял про себя: "Боже мой! Ибо ты поражаешь в ланиту всех врагов моих, сокрушаешь зубы нечестивых." Пора было встречать приближающихся воинов, но известия о подходе все еще не было, и архиепископ ждал.

Распахнулась дверь, в молельной появился служка. Он пятился, широко раскинув руки, словно пытался загородить дорогу кому-то. Но при этом тихонько подвывал, как смертельно напуганное животное. Ярко, но ничего не осветив, вспыхнула бесовская лампа, оставленная под потолком, и в комнату вступило, казалось, зеркальное отражение Феодосия. Старец, столь же высокий как Феодосий, и с таким же тяжелым лицом, тоже был одет в парадное епископское облачение. Как и подлинный архиепископ он был грузен, но двигался беззвучно, и ноги его не касались истинного каменного пола, проступающего сквозь деревянные плашки миража, что ясно указывало на призрачную природу гостя. Двойник остановился посреди комнаты и поднял руку, благословляя Феодосия. Тот молча стерпел кощунство, лишь дал знак оробелому служке удалиться.

Трое других призраков внесли в помещение столик, кресло, большую книгу, в которой без труда можно было узнать священное писание, и кипу белых листов. Вдвинули свой стол вглубь настоящего, разложили вещи и сгинули. Остался один двойник. Он уселся в кресло и тонким стилом начертал на одном из листов:

"Благоволение вам и мир во человецех".

— Иди от меня, проклятый, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его, — сказал Феодосий.

"Прошу писать, брат мой, — появилась новая строка, — ибо как ты не слышишь меня, так и мне не дано слышать тебя".

Феодосий молчал, тогда гость вновь начал писать своим неиссякаемым стилом:

"Что ты делаешь? Голос крови братьев твоих вопиет к Господу от земли".

Дьявол — изощренный богослов. Но все же Феодосий не убоялся и вступил в диспут. Взял чисто выскобленный лист пергамента и ответил:

"Велик вопль Содомский и Гоморрский и грех их тяжел весьма. Велико развращение человеков на земле и все мысли и помышления сердца их — зло во всякое время".

"Не судите, да не судимы будете, — возразил бесплотный двойник. Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом".

"Ныне приходит гнев божий на сынов противления, — легли слова на пергамент. — Облекусь в ризу мщения, как в одежду и покрою себя ревностью как плащом. И убоятся имени Господа на западе и славы Его на восходе солнца. Положу врагов Господа в подножие ног Его. И сыны царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубовный."

"Мудрость твоя и знание твое, — покрылась знаками белизна бумаги, сбили тебя с пути ты; твердишь в сердце своем: "я и никто кроме меня." Горе непокорным сынам, говорит Господь, которые делают совещания, но без Меня, и заключают союзы, но не по духу Моему, а чтобы прилагать грех к греху. Ибо заповедано прощать брату твоему до семижды семидесяти раз."

Феодосий улыбнулся и протянул руку за пером. Чувствовал он себя уверенно. Пусть противник помнит наизусть хоть всю библию, он ничего не сможет доказать. На каждый призыв к милосердию в писании приходится по сотне угроз, проклятий и кровавых сцен. Недаром же папа запретил читать библию не принявшим священнического сана. Но пока лучше, чтобы это чудище, подобное морскому епископу, продолжило диспут и не смущало окружающих своим одеянием и еретическими листами. "Буду обуздывать уста мои, доколе нечестивый передо мной". И написал уклончиво:

"Не знаю, чего просите."

"Исполнения первой заповеди: "Не убий"."

Уж здесь-то у него был готов ответ! Перо с комариным скрипом забегало по выскобленной коже:

"Совершу мщение и не пощажу никого, чтобы не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись в нечистоте."

И опять пришелец не смог соблюсти верности стиля — вставил от себя:

"Молю за детей и невинных младенцев, "таковых бо есть царство небесное"."

"Дочь Вавилона, опустошительница! — бросив на пергамент эти слова, Феодосий мстительно усмехнулся и указал за окно, где до самого неба громоздились башни, — блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто разобьет младенцев твоих о камень!"