Циклы "Антимир-Восточный конвой-отдельные романы.Компиляция.Книги 15. Романы-16 - Владимир Дмитриевич Михайлов

— Чем заняться? Да хотя бы археологией. Разве плохо?

— Нет, наоборот, очень хорошо, — радостно согласилась она. — Это и мне по силам, и очень интересно… Теперь заглянем — ну, хотя бы через десять лет…

— И что там видится?

Несколько секунд она смотрела на меня.

— Ну, ты постареешь немного… совсем немного, потому что мы ведь все время будем на воздухе — в экспедициях, будем много двигаться, работать… На мне эти годы скажутся больше, и ты не будешь уже испытывать неудобства оттого, что у тебя такая молодая жена… а меня это будет огорчать, конечно, но я с этим примирюсь. Знаешь, мне даже в ранней юности не нравилось, когда мне давали больше лет, чем было на самом деле… Итак, через десять лет мы вернемся из очередного путешествия, не знаю, откуда: с юга, из Сибири, а может быть, из Африки. Вернемся загорелые, надышавшиеся, усталые, но бодрые; войдем в нашу квартиру, где за это время все успеет покрыться пылью: мы ведь не были дома целых полгода! — и едва успеем сложить наш груз, нетяжелый, потому что все главное идет в тюках и ящиках прямо в институт, — едва успеем сложить, как ты сразу бросишься в ванную, а я кое-как, начерно, смахну пыль с мебели и сразу же раскрою шкаф и начну перебирать свои платья, от которых успела отвыкнуть, — перебирать и думать, что же я надену сегодня вечером, и насколько за эти полгода изменились мода и вкусы, через десять лет это будет происходить куда быстрее, чем сейчас… Ты позовешь меня мыться первой, но я уступлю эту честь тебе, а сама стану ходить по комнатам и кухне, заново знакомясь с ними. Потом мы перекусим на скорую руку чем-нибудь из дорожных остатков, и у нас останется еще час-другой, чтобы отдохнуть, а потом мы оденемся и я заставлю тебя перевязать галстук заново, потому что ты, конечно, не сумеешь завязать его так, как будет полагаться тогда, а ты станешь ворчать и любить меня еще больше. По телефону ты вызовешь такси, и мы поедем в тот ресторан, где должны будут собраться все участники нашего похода, тоже, как и мы, едва успевшие смыть с себя дорожную пыль. Мы будем мало пить и много танцевать, весь вечер — только друг с другом, и никто другой не будет нам нужен, ни в этот вечер и никогда… Мы уйдем, когда ресторан уже закроют, и на пороге еще обсудим с остальными: а не податься ли к кому-нибудь из нас, чтобы продолжить веселье. Но тут начнет сказываться усталость, и еще то, что мы ведь полгода, по сути дела, не были наедине, и нам очень захочется побыть вдвоем. Мы распрощаемся со всеми и снова окажемся дома, и долго не сможем уснуть, зато весь завтрашний день будем отсыпаться, и лишь послезавтра примемся за привезенные коллекции и записи; этой работы хватит нам на всю зиму, и я буду постоянно напоминать тебе, что пора всерьез подумать о докторской, а ты будешь отговариваться тем, что нет еще полной ясности: «Вот съездим еще разок, тогда видно будет…» Вот как произойдет через десять лет, и вот как будет всегда, пока мы живы…

Оля умолкла; я обнял ее, и она прильнула ко мне. Наверное, были в ее пророчестве неточности: пить я не стану и тогда, и даже по такому поводу, и зачем такси, поедем на своей машине, а главное — Оля будет прекрасна и через десять лет, годы ничего не отнимут, наоборот — прибавят, она принадлежит именно к такому типу. Но она права в главном: никого другого, кроме нее, никогда…

IV

Мы лежали на широкой тахте, камин дышал жаром, и можно было на миг представить, что вот выгорел наш солдатский костер и надо укладываться спать, а вокруг все тот же снег, и ветер не унимается. Но нас они больше не пугают. Мы разгребаем угли, и под ними оказывается сухая, горячая земля, мы укладываемся на нее плотно, бок о бок, воздух свеж и холоден, но нам тепло, и те три или четыре часа, что еще остались до подъема, мы проспим, не видя снов, и по команде вскочим, свежие и готовые продолжать марш. Сейчас нас с Олей согревали угли в камине, но еще больше тепла давало ощущение другого человека рядом. Я не думал, и не хотел, и не мог думать, что хорошо и что плохо, что можно и чего нельзя; прошлое исчезло, а будущее еще не пришло, и осталось лишь то, что было сейчас. Мы понимали друг друга без слов, и каждое движение одного было заранее понятно другому, потому что это бывало уже миллиарды раз в истории человечества, десятки миллиардов — и все же было впервые… Не помню, что было потом с нами. Нет, не так; помню, но не умею сказать так, чтобы это вышло похоже на истину: для этого мне пришлось бы отойти и увидеть нас со стороны, а это было невозможно.

V

Проснулся я внезапно и сразу, словно по команде, по тревоге или от выстрела. Голова была свежа, и я стал думать с того места, на котором остановился, как продолжаешь читать книгу с той строки, на которой закончил вчера вечером. Было еще очень рано — или очень поздно, это одно и то же; за окном стоял мрак, лежала тишина, угли в камине потемнели, но под черной коркой еще таился жар. Да, так пройдут десять лет, и двадцать, и все годы, сколько бы их ни было, и единственное, о чем я пожалею — это о том, что их все равно будет слишком мало, лет; сколько бы их ни было, все равно их будет слишком мало. Будущее… Чаще всего оно представляется прекрасным, даже тогда, когда оно лежит в подземном хранилище, заминированное, защищенное ловушками и сюрпризами, готовое взорваться по какой-то, еще неизвестной мне, причине…

Ольга неуловимо дышала рядом. Юная женщина, для которой война была без малого пустым звуком: прошлая была для нее древней историей, а в будущую она, как почти вся нынешняя молодежь, просто не верила. Только что мы построили наше будущее, мое и ее. Но мое будущее зависит от того, что будет не через десять лет, а сейчас: от того, удастся ли мне перехитрить пиротехника из вермахта или нет. И, значит, будущее Оли — потому что оно ведь у нас совместное! — зависит от давно умершего майора