Лестер Дель Рей - Звезда по имени Галь. Заповедная зона

— Гад!

И плюнул ему в лицо. Да не как-нибудь, а без дураков — отхаркнулся и плюнул.

Он ничего не сказал. Опустил голову и пошел дальше. Тут я смутно разглядел, что он тащит на плече какую-то штуку — бревно или шест, я сразу не разобрал. Он шагал. А я смеялся. Болван несчастный, с этаким светом — и попасть в лапы Черным!

Он все шагал, согнувшись в три погибели, чуть не падая, и это навело меня на мысль. Я подобрал на земле сухой сук и швырнул ему под ноги.

Он шмякнулся и разбил себе морду — насилу поднялся, по подбородку течет кровь. Ну и посмеялся же я!

— Стой смирно, малый! — велел мне Черный.

Наверное, ему не понравилось, что я бросил палку под ноги арестанту. Во всяком случае, другие ушли с тем типом, который тащил крест (под конец я разглядел, что на плече у него крест), а этот остался около меня. Угрюмый, как все Черные, молчаливый, угрожающий.

— Видно, для тебя это удовольствие — оскорбить арестованного, — сказал он.

Он попал в точку. Понимаете, люди добрые, я уж давно размышляю о разных вещах — и хоть мне только пятнадцать, я понимаю больше других, потому что лучше вижу. От папашиных проповедей меня уж давно смех разбирает: «Надо быть честным. Надо быть справедливым. Надо быть поласковей со слабыми». И все такое прочее. Вы-то сами во все это верите? Кто в нашем мире хозяева? Черные. Знаю я, какие они честные, справедливые и ласковые… смех, да и только! Стало быть, папаша порет чушь и таким манером в жизни ничего не добьешься. Хотите доказательств? Поглядите на него: сколько я его знаю, вечно он надрывается на работе, а живем мы впроголодь…

— До обыкновенных арестантов мне дела нет, — отвечаю. — А такие, у которых света больше, чем положено… я их терпеть не могу.

Черный так на меня поглядел — вот-вот набросится с кулаками.

— Ты про что?

Я ему улыбнулся — прямо как учителю в субботу, когда стараешься его умаслить, чтоб не задал штрафной урок на воскресенье.

— За кого вы меня принимаете? — говорю. — Вы не думайте, мой отец состоит в Союзе Друзей Уполномоченного, уж из-за меня-то Генерал-Уполномоченному беспокоиться нечего.

Черный малость смягчился.

— Объясни толком. Стало быть, ты не любишь таких, у кого света больше, чем положено?

— Еще бы!

— А почему?

Я чуть не прыснул, мне давным-давно известно, как на это отвечать: с тех самых пор, как мы, ребята, научились понимать, что у Черных на уме. Но от смеха я, конечно, удержался.

— Да вот, — говорю, — у меня тоже есть свет, и у вас, и у всякого человека. А только если кто-то светится сильней меня, а я даже не знаю, кто он такой, меня зло берет. С удовольствием дал бы ему в морду.

— Все люди таковы, — говорит Черный и смотрит на меня с любопытством. — Ну а дальше что?

— Ну, и когда я вижу такой свет, как сейчас на холме… такой, что видно за тысячу Взглядов… понимаете? Я скорей бегу к нему!

— Потому что ненавидишь такого человека?

— Еще как!

— Стало быть, ты не затем бежал, чтоб ему помочь?

Я так и подскочил и недоверчиво посмотрел на Черного.

— Вы что, чумовой? Может, не видали, как я ему кинул под ноги палку.?

— Да, верно, — сказал он. — Верно.

Остальные шагали своей дорогой, мы двинулись следом. Но этот Черный все еще сомневался. Право слово, он оказался чересчур хитер для Черного…

— Послушай, паренек. Вот ты ненавидишь тех, у кого светы сильней твоего… Ну а как же Генерал-Уполномоченный?

Понятно, я ждал этого вопроса. Я гордо улыбнулся и пошел наизусть шпарить начало трудов Генерал-Уполномоченного. Черный, качая головой, вторил мне густым басом, а тем временем арестант опять упал и опять поднялся, будто из последних сил, и наконец поплелся дальше.

Но вот мы дошли до слов «Генерал-Уполномоченный — отец всего народа. Без него Большие Светы захватили бы власть, а Малые Светы страдали бы», и тут Черный спросил:

— Ты по-настоящему в это веришь?

Я поглядел ему прямо в глаза самыми что ни на есть чистыми детскими глазами.

— Не понимаю, что это вы такое говорите? — И прибавил подозрительно: — Может, вы сами не верите в Генерал-Уполномоченного?

— Нет-нет! Что ты!

Он испугался, как бы я на него не донес. Это кончилось бы для меня плохо, а все-таки остался бы какой-то след и в его досье. Ему вовсе не выгодно было приставать к мальчишке, который назубок знает труды Генерал-Уполномоченного. И он живо переменил разговор:

— Как тебя зовут?

— Микаэль.

Он даже не спросил мой гражданский номер.

— Слушай, Микаэль, а ты не пробовал поступить в Школу Черных? Для твоих лет ты очень здраво рассуждаешь. Учиться три года. А кончишь — будешь носить мундир…

— Нет, — говорю, — не пробовал.

— Что ж так?

Ох и опасную игру я вел — и отлично это понимал, люди добрые! Впервые в жизни я разговаривал с глазу на глаз с Черным… Но я готовился к этому многие месяцы. Конечно, тут был риск, вдруг бы я напал на дурака. Среди Черных этого добра сколько угодно!

— Я не смел, — говорю ему. — Из-за очков.

— А что у тебя за очки?

— Сильные. Я вблизи неважно вижу.

Он снял с меня очки, нацепил себе на нос и поморщился.

— Ну и ну! — проворчал он. — Вот уж действительно!

Дурак несчастный! Где ему догадаться, какую комедию я разыграл, чтоб доктор выписал мне эти стекла? Они очень помогают мне не выдать себя. Признаться, что я вижу на два Взгляда, даже на три, — куда ни шло. Но сказать правду — ни за что! Они вырвали бы у меня глаза!

— Ну и ну! — повторил Черный. — С такими очками ты, верно, и того дерева слева не разглядишь.

Он мне расставляет западню, но я должен взять верх.

Хоть тресни, а надо втереться к Черным и заполучить шлем. Не могу я притемняться с утра до ночи, все время, когда не сплю. Невозможно. В конце концов непременно себя выдашь. А тут я впервые говорю с Черным один на один…

— Дерево? — переспрашиваю самым честным голосом. — В очках, понятно, мне его не разглядеть. А так, без очков, отлично вижу — это вяз.

— Черт побери! — вырвалось у него.

Он отдал мне очки и поглядел так, словно я какой-то чудной зверь.

— Черт побери! — повторил он. — Да ты Трехвзглядный — и никто этого не знает!

Ухватил меня за руку повыше кисти, сжал, как клещами.

— Как же про тебя не доложили Комиссии?

— А я никому ничего не говорил, — отвечаю.

— Как так? Тебе ж дали очки?

Улыбаюсь ему ангельской улыбкой номер один.

— Так ведь это я вблизи плохо вижу. Доктор примерил мне разные стекла и дал такие, которые лучше всего подошли. А про то, как я вижу вдаль, не спрашивал. Доктора, знаете, тоже дают маху, как все люди.