Алексей Толстой - Антология мировой фантастики. Том 8. Замок ужаса

Долгих шесть лет я жил вместе со старым учителем, забыв все услады юности ради постижения заветных тайн мироздания. Никто не проникал глубже нас в запретные науки и предания: мы вызывали к жизни тех, кто лежал в запечатанных гробницах, кто обитал в черной страшной пустоте за пределами известного мудрецам пространства и времени. Немногие из людей дерзали посещать наше прибежище здесь, среди источенных ветром, обнаженных утесов, но множество гостей, описать которых не в силах язык человеческий, являлись по нашему зову из неведомых краев.

Строгой и белой, как надгробие, была наша обитель, а внизу, под нами, свирепо рыча, взбиралось на черные, обнаженные скалы северное море или, успокоившись, забывалось в бесконечном ворчании, словно полчище поверженных демонов. Дом наш полнился эхом бесконечно разных голосов моря, что отдавались в покоях, как в опустевшей гробнице. И ветры в бессильной злобе, завывая, кружились у его высоких башен, но они стояли непоколебимо. Со стороны моря дом словно вырастал из отвесной скалы, но вокруг есть узкие проходы, где искривленные карликовые кедры склоняются перед яростью налетающего шквала. Гигантские мраморные химеры стоят на страже у обращенных к суше порталов, громадные каменные изваяния женщин сторожат квадратные портики там, где бьются о скалу волны прибоя. Величественные статуи и мумии расставлены во всех покоях и вдоль проходов. Но, кроме них, а также созданий, которых мы вызывали, некому было разделить с нами наше одиночество: вокруг лишь тени да заросли лишайника.

С трудом сдерживая панический страх (ибо каждый из нас, смертных, слаб), смотрел я, неофит, впервые пришедший сюда, на исполненные мрачного величия лики тех, кто служил Авикту. Я дрожал при виде жутких тварей, возникавших из дыма огромных жаровен; вскрикивал в ужасе, когда серые, зловонные и бесформенные существа злобно толпились у начертанного на полу семицветного круга, пытаясь проникнуть в него и наброситься на нас, стоявших в его центре. Преодолевая отвращение, пил я вино, которое наливали мне руки трупов, и ел хлеб, что подавали мне призраки. Но со временем я перестал ощущать необычность происходящего и преодолел страх, я нисколько не сомневался в том, что Авикт овладел всеми заклинаниями и способами изгнания духов и мог без особого труда избавиться от вызванных им фантомов.

Лучше было бы для Авикта, — и для меня, — если бы мой учитель ограничился знаниями, унаследованными от ученых и магов Атлантиды и Туле или от тех, что пришли к нам из земель My. Поистине, этого было бы довольно, ибо на пожелтевших страницах манускриптов Туле были начертаны кровью руны, с Помощью которых маг был способен вызвать демонов пятой и седьмой планет, прочитав эти письмена вслух в час восхода названных светил; волшебники из My оставили описание того, как приоткрыть врата отдаленного будущего; нашим же предкам, атлантам, были ведомы пути меж атомами и дороги к далеким звездам. Но Авикт жаждал проникнуть в самые страшные тайны, получить безраздельную власть над миром. — И вот, на третий год моего ученичества в руки ему попала блестящая, словно зеркало, пластина, оставленная, давно исчезнувшим Змеиным народом…

Когда отлив обнажал крутые утесы, мы спускались по скрытым в гроте ступеням к окруженному стеной скал, изогнутому как полумесяц берегу, где за мысом стоял дом Авикта. Там, на влажном сероватом песке, за пенными языками прибоя, мы часто находили обломки странных вещей, принесенных течением с чужих берегов или выброшенных ураганом из неведомых морских глубин. Там были пурпурные и кроваво-красные завитки огромных раковин, куски амбры, белые букеты вечно цветущих кораллов; а однажды нам попался варварский идол ив позеленевшей меди, стоявший в незапамятные времена на носу галеры с Гиперборейских островов…

Ночью бушевал шторм, всколыхнувший море до самого дна; к утру буря утихла, и в этот роковой день небо было безоблачным, ветры, посланные демонами, притаились среди голых скал в своих черных безднах; море тихо шептало, и волны лепетали, шурша на влажном песке, словно парчовые наряды бегущих девушек. За набегающей волной, в клубке ржаво-бурых морских водорослей, мы заметили что-то сверкающее солнечным блеском.

Я бросился вперед и, прежде чем волна отхлынула, унося с собой находку, выудил ее из сгнивших водорослей и отнес Авикту.

Это была пластина, отлитая из какого-то неизвестного металла, похожего на сталь, но значительно тяжелее. Она была треугольной формы и у основания немного шире, чем человеческое сердце. С одной стороны ее поверхность была зеркально-гладкой, а на обороте в металле были вытравлены, словно какой-то едкой кислотой, ряды небольших, причудливо изогнутых знаков; эти знаки не были ни иероглифами, ни буквами какого-нибудь знакомого алфавита.

Ничего нельзя было сказать ни о возрасте, ни о происхождении пластины, и мы даже не пытались строить предположений — находка повергла нас в полную растерянность. Много дней мы изучали письмена и вели бесплодные споры. Ночь за ночью в высоких покоях Авикта, укрытых от вечно бушующих ветров, мы склонялись над загадочным треугольником при свете ярких огней серебряных светильников. Ибо Авикт был уверен, что в загадочных извилистых знаках, смысл которых оставался для нас темным, содержится некая тайна, дошедшая до нас из глубины веков. Тщетными оказались все наши знания. И тогда Авикт решил призвать на помощь свое искусство волшебника и некроманта. Но ни один из демонов и призраков, явившихся в ответ на его заклинания, ничего не мог сказать об этой пластине. Любой на месте Авикта оставил бы напрасные попытки. О, лучше бы он отчаялся и не старался разгадать таинственные знаки!

Проходили месяцы и годы. Волны все так же бились о темные скалы, и ветры шумели вокруг белых башен. И мы не переставали биться над разгадкой неведомых письмен, творя разнообразные заклинания; все дальше и дальше проникали мы в темное царство неизведанного, тараясь приоткрыть врата бесконечности. Время от времени Авикт вновь пытался найти способ прочесть надпись, расспрашивая вызванных нами гостей об ее толковании.

Наконец, во время одного из безрезультатных опытов, случайно вспомнив еще одну формулу, Авикт вызвал бледный, тающий на глазах призрак колдуна, жившего в доисторические времена, и тот еле слышно прошептал на диком, полузабытом наречии, что надпись на пластине сделана на языке Змеиного племени, чьи древние земли погрузились в пучину моря за много тысячелетий до того, как Гиперборея поднялась из жидкого ила. Но видение ничего не могло сказать нам о смысле этих, знаков, ибо даже в его время Змеиное племя уже превратилось в смутную легенду, и его предания, магия и мудрость, глубоко чуждые людям, были уже им недоступны.