Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 3

— И что с ним стало?

— А кто его уразумеет? Сам знаешь, сколько в войну всяких слухов по лесу бродило. Поди сейчас разберись, вспомни-ка, что тут правда, а что насочиняли сдуру. Да и мало ли в лесу молчунов…

— Ты, Умник, путаешь что-то, — сказал Ворчун. — Твой отец еще когда исчез-то? Еще в начале Затишья исчез, сколько времени-то прошло, а? Ты тогда еще и ходить-то не умел, Умник, маленький ты еще был. Если бы жив был Молчун, давно бы объявился. И Кулак все время говорил: не таков, мол. Молчун, если уцелел, то пришел бы, а Кулак его хорошо знал, вместе они с Кулаком-то были, из одной деревни. Тоже вот сказывал…

— А ну, тихо! — приказал вдруг Лохмач, привстав с места. Ворчун умолк. Лохмач напряженно понюхал воздух и прислушался.

— Хватит разговоры разговаривать, — сказал он решительно. — Идти пора. Скоро рассветет, надо успеть добраться. Сколько еще топать, Ворчун?

— Недолго, кажись… Перелесок сперва будет, потом — завалы, за завалами — лощина, а там и до Безымянного озера рукой подать. Должны успеть, Лохмач.

Они стали собираться. Кандид вспомнил о крылатках, взял мешок и пощупал. Крылатки не шевелились, спали. Он собрал горсть ягод, вырвал пучок мха, растер все в ладони и бросил в мешок. Проснутся — поедят.

— Светляков брать не будем, — сказал Лохмач. — Опасно это: со светляками сейчас идти. Ты, Ворчун, как шел впереди — так и пойдешь. После лощины никому не болтать, до лощины можно, но негромко, а потом — нельзя; ступать тихо, как обычно… Ну, в общем, сами все знаете. Что я вам буду тут рассказывать, нечего мне вам рассказывать, чай, не маленькие. Ну, пошли.

И они пошли дальше. Лес еще спал, но уже готовился к пробуждению. Что-то протяжно и глухо ухало высоко в кронах деревьев, откуда-то слева доносились редкие слабые всплески, медлительные свисты, обрывающиеся низкими чмоканьями, — там простиралось болото. Иногда какие-то невидимые ночные насекомые с шелестом или звоном пролетали вдоль их шеренги, принося то одну, то другую гамму запахов. Кто-то цепкий, колючий и ломкий хватался за одежду корявыми тонкими отростками, чьи-то незримые влажные, прохладные касания рождали в голове самые нелепые образы. Если задрать голову вверх, то можно было видеть мириады огоньков всевозможных оттенков и размеров, напоминающих звезды, — это неспящие обитатели леса пристально следили за теми, кто движется внизу.

Ворчун, шедший впереди их маленького отряда, иногда останавливался, закидывал голову, нюхая воздух, и корректировал маршрут. За ним шел Лохмач, потом — Кандид, замыкал шествие Сухой. Молча идти, конечно же, не получалось. Пока пробирались через перелесок, Ворчун с Лохмачом вполголоса бубнили, вспоминая свое недавнее боевое прошлое. А помнишь, Ворчун, кряхтел Лохмач, как мы мучались с Прыгуньей ложбиной, сколько мы за нее воевали, за проклятую? Как не помнить, Лохмач, отзывался Ворчун, как же не помнить-то? Жизни чуть не лишился, такое не забудешь, сомневаюсь я, чтоб такое можно было забыть, башку от туловища чуть не отделили, шрам, понимаешь, через все ребра, как же такое забудешь? Вот придем, сядем, я тебе покажу шрам этот, я тебе его еще разве не показывал, быть такого не может, чтоб не показывал… Что мне твой шрам, я тебе, Ворчун, сам могу много чего показать, я в таких переделках бывал, что некоторым и не снилось. Руку едва не потерял, два пальца до сих пор не сгибаются! Это, когда мы от ревунов улепетывали. Уж и не помню, где это было, рассеяли нас бабы на кучки, да по склону стали гнать… Не умели мы тогда еще толком-то воевать, не научились. По склону, помню, бежали, а склон огромный был, весь в волосатиковых норах. Чудом, можно сказать, уцелел, а другим двоим не повезло: то ли выдохлись, то ли ноги у них в норы попали — в общем, втоптали их ревуны в землю… А вот я все у тебя спросить хотел: ты, Ворчун, в Сморщенных лесах когда-нибудь воевал? А то рассказывают про них такое… Вранье это, про Сморщенные леса, разве можно было там воевать, там и ходить просто так опасно — все вокруг шевелится, аж холод по коже пробирает, — того и гляди нападет, даже земля под ногами и та, понимаешь, шевелится. Какая там может быть война, кто туда сунется? Сомневаюсь я в этом, поразвесили уши и слушают разное вранье…

Кандид глядел на смутно маячившую перед ним спину Лохмача, по которой монотонно похлопывал мешок, и постепенно отвлекся от их болтовни. Недавнее упоминание об отце снова всколыхнуло в его памяти волну воспоминаний, и они поглотили его. Память опять увлекла его в те далекие времена, в последние времена его отца, когда ему ничего не было понятно, и понимать особенно не хотелось, а хотелось лишь сопротивляться, сопротивляться, может быть, даже погибнуть, но сопротивляться… И главное: искать и найти таких же, отчаявшихся, но не сломленных. Освобождение было глубоко-глубоко в будущем, даже до громадной эпохи Затишья было не близко. Победно шествовало Одержание, слово «война» еще было в диковинку, и было неясно, что же делать с этим чувством отчаяния, решимости и непонимания, по какому пути идти, что делать и как бороться?.. Бороться с тем, что уже окончательно и надолго вступало в свои права. Он помнил, как разрозненные уцелевшие остатки тех, кто все-таки ушел из гибнущих деревень, начали объединяться в некие людские кучки. Но до боевых отрядов было еще очень далеко. Помнил, как одним из первых было объединение, когда они наткнулись на большую группу из деревни Чудаков, в которой были даже женщины с детьми. А потом, уже позже, были и охотники, были и воры… Тяжело было сменить дремотный, ленивый деревенский образ жизни на кочевой. В лесу постоянно сновали отряды мертвяков, стаи рукоедов и прочей обученной живности, в лесу становилось опасно, и пришлось уходить в болота, учиться жить в болотах, не просто жить, а выживать, прятаться в болотах, искать пищу в болотах, надолго привыкать к болотам… Из пучины воспоминаний возникла та первая, отчаянная попытка отбить у подруг деревню Жучиную. Это было уже позже, спустя многие месяцы скитаний, когда численность их отряда достигла нескольких десятков человек, а желание не то отомстить, не то показать врагу, что рано их списывать со счетов, переросло в некий смутный план по спасению деревни от Одержания. Деревня Жучиная была одной из немногих деревень, до которой подруги добрались в последнюю очередь. Попытка спасти Жучиную закончилась полным провалом — она не могла закончиться иначе. Их атаку отбили, атака, практически, сразу превратилась в бегство. Тогда они спаслись, спрятались, затаились. Первый запал не угас, они еще не поняли, против чего собирались выступить. А потом был тот страшный бой в Тростниках, который наполовину стал бойней. Бойней массовой, нелепой и во многом отрезвляющей. Разве могли наивные, обозленные, не умудренные опытом и знаниями мужики с дубинами противопоставить что-то подругам с их мертвяками, стаями зверей, роями насекомых, тучами птиц?.. Их разбили, рассеяли, уничтожили больше полотряда. Тогда, пожалуй, впервые Кандид увидел и почувствовал, что такое гибель, что такое кровь и трупы, что такое неподдельный ужас в глазах. И тогда же понял, что их ждет впереди. А ничего хорошего впереди не было, впереди были долгие-предолгие времена скитаний и кочевок, времена надежд, отчаяния и горьких раздумий, бесконечных раздумий, неизбежных раздумий…