Евгений Лотош - Корректор. Книга первая: Ничьи котята

Следующие три часа Яна с Палеком и с примкнувшая к ним Цукка с явным наслаждением осваивали все эти чудеса. Палека с трудом удалось оторвать от лошадиного загона, по которому он прокатился на смирном пони не менее десятка кругов. Однако Карина в присутствии толп праздного народа как-то съежилась и замкнулась и, несмотря на все усилия друзей, так и не сумела расслабиться. Дзинтон бросал на нее озабоченные взгляды и чуть ли не силком запихивал то на карусель, то в потешный домик, но она оставалась все такой же напряженной. Два года назад в таком же парке ее поймали и отправили в Институт, и сейчас она то и дело вздрагивала, нервно оглядываясь по сторонам. Ей казалось, что взгляды всех людей и орков обращены только на нее, и в каждом читается приговор: "Чудище! Девиант!" И вот-вот из-за деревьев вынырнут люди в пятнистых комбинезонах и начнут стрелять в нее летающими шприцами, и она опять очнется в душной тьме обитого железом бокса Института. Она понимала всю абсурдность своего страха, но ничего не могла с собой поделать. Манипуляторы ее эффектора нервно пульсировали в такт настроению хозяйки, и ей с большим трудом удавалось удерживать их в свернутом состоянии. В конце концов она клещами вцепилась в руку Дзинтона и решительно отказалась ее выпускать. Тот только погладил ее свободной рукой по голове и, поймав взгляд Цукки, вздохнул, приподняв брови.

Яна чувствовала состояние подруги, хотя поначалу и не придавала ему особого значения. Она уже давным-давно привыкла не обращать внимания на эмоциональный фон окружающих, воспринимая его, как другие воспринимают шум ветра в листве – слышишь, только если сосредоточишься на нем. Но чем дальше, тем сильнее ее раздражали исходившие от Карины волны страха и неуверенности, и в конце концов, не выдержав, она фыркнула и убежала далеко вперед по безлюдной боковой аллее, в которую Дзинтон свернул, чтобы дать Карине немного отдышаться. Цукка открыла рот, чтобы позвать ее, но Дзинтон неожиданно остановил девушку, предостерегающе дотронувшись до ее плеча.

– Погоди! – со странной интонацией произнес он. – Пусть бежит. Мы ее догоним чуть позже. А пока давайте-ка, шустрый неугомонный народ, передохнем немного. Вон как раз подходящая лавочка. Лика, ты у нас самый младший, тебе и бежать за мороженым. Мне, чур, шоколадного.

Он всыпал мальчику в руку горстку мелочи и шутливо хлопнул его по затылку. Тот не заставил себя долго упрашивать и, дробно затопотав сандалиями, побежал к главной аллее, где стояли покрытые ледяной испариной стеклянные витрины мороженщиков. Дзинтон опустился на скамейку и усадил Карину рядом с собой. Та прильнула к нему, словно спасаясь от страхов окружающего мира. Цукка села с другой стороны и ласково погладила ее по голове.

– Ох, пугливая ты наша, – успокаивающе проговорил Дзинтон. – Да, малышка, не стать тебе душой общества. Ну ничего, посиди немного, отдохни. Потом мы с тобой пойдем домой. Цу, ты как, в силах выгулять здесь Палека с Яной еще пару часиков?

– Старость не радость! – пожаловалась девушка, с наслаждением вытягивая ноги. – Устала как собака. Но еще на час-другой меня хватит. В конце концов, когда еще выберусь?

– Да, у тебя через неделю подготовительные курсы в университет начинаются, – согласно кивнул Демиург. – Будешь до самой зимы ходить с распухшей головой и сонными глазами, а из ушей начнут сочиться мозги. Так что наслаждайся последним мирным выходным. Пару минут передышка, а потом идем искать Яну. Кстати, если ее мороженое растает, мы его и сами неплохо съедим. А она пусть пеняет на себя.

Яна бежала по аллее, не обращая внимания, следуют ли за ней остальные. Радостная энергия летнего солнца переполняла ее, и весь мир казался теплым и дружелюбным, как большая лохматая собака. Дорожка пошла ощутимо вверх, окружающий лес посветлел, и через пару десятков шагов, запыхавшись, она выскочила на смотровую площадку высоко над горными кручами, резко обрывающимися вниз, к далекому океану. Она остановилась, опираясь руками в колени и тяжело дыша, но не переставая с любопытством оглядываться по сторонам.

И в этот момент ее словно с размаху ударили по лицу.

Задохнувшись от неведомого доселе ощущения, она неловко упала на одну коленку, уперевшись ладонью в горячий на солнце асфальт. Саженях в пяти от нее, на самом краю смотровой площадки, возле резко обрывающейся ограды, спиной к ней неподвижно стоял человек. Мужчина не обращал на нее никакого внимания, но от него исходили такие волны страшной смертельной тоски и беспредельной боли, что Яне словно уперлась в лицо невидимая ладонь, с силой отталкивая ее назад. Но что случилось? Что с ним? Почему он стоит здесь совсем один и почему ему так плохо?

Она пересилила порыв развернуться и убежать. Так неправильно. Если этот дядя так плохо себя чувствует, его ни в коем случае нельзя оставлять одного. Так говорила мама, еще до того, как Яна стала девиантом, а сама мама начала непрерывно испытывать тоску и страх. Если человеку плохо, даже одно хорошее доброе слово может помочь ему справиться с бедой. Но почему он здесь один?

Борясь с собой, она встала на ноги и неуверенно сделала шаг вперед. Потом еще один. И еще. Ее глаза расширились от ужаса, когда она увидела, что незнакомец стоит на самом краю площадки, там, где кончается земля и начинается пропасть. Но ведь не может же он…

Он – самоубийца. Она поняла это так же отчетливо, как видела далеко внизу катящиеся океанские волны. Он пришел сюда умереть, потому что ему плохо и одиноко. Но такого нельзя допустить! Нельзя! Ни за что! Но как? Она всего лишь маленькая девочка, а ни Дзинтона, ни Цукки, ни даже Карины нет рядом… Она попробует удержать его эффектором, если он начнет падать, но что, если она не сумеет? Он большой и тяжелый, вместе с Кариной они бы его точно удержали, но в одиночку? Нет, надо по-другому. Но как?!

Борясь с накатывающими волнами тоски, она подошла к мужчине, встала рядом и крепко вцепилась в поручень перил. Надежная твердость железа успокаивала.

– Дядя… – несмело сказала она.

Сай неподвижно стоял на краю обрыва, чувствуя, как ветер треплет рубашку. Начинающееся опускаться к закату солнце раздражающе слепило глаза сразу с двух направлений – с неба и с океанской поверхности. Мыслей больше не осталось. Он не в состоянии и дальше выносить эту боль. С тех пор, как каменный пьедестал с телом Расумы опустился в огненное жерло крематория, прошла неделя – и душа упорно не желала исцеляться. Он даже отказался взять на работе отпуск на несколько дней, потому что страшился оставаться один в опустевшем доме. Но каждый вечер ему все равно приходилось возвращаться туда – в место, где каждая вещь все еще носила на себе отпечаток ее дыхания, ее веселого характера. Память продолжала терзать его и днем, и ночью, и ночь была хуже всего. Он метался на кровати, и ему казалось, что стоит только повернуть голову, протянуть руку, чтобы ощутить ее упругое тело, услышать ровное сонное дыхание… Но ее больше нет. Обычная несправедливость – автокатастрофа, отказавшие тормоза, знак дорожного перехода, не защитивший ни ее, ни их еще не рожденную дочь. Несправедливость, так характерная для жизни, которую он более не в состоянии выносить.