Том Холланд - Раб своей жажды

- Полидори? Нет. - Сюзетта холодно взглянула на меня и рассмеялась. Она бы никогда не выбрала его себе в любовники.

- А почему здесь Шарлотта Весткот?

- Шарлотта Весткот не живет здесь, она всего лишь инструмент.

- Разве?

- Она никогда не была с Лайлой. Нам потребовалась жена для сэра Джорджа, вот и все. Конечно же, англичанка. Так что мы захватили Весткотов на горной дороге. Мать была чересчур безобразна, и мы съели ее. Но из Шарлотты Весткот получился хорошенький вампир. Кроме того, она, умна, как раз это нам и было нужно, и в ней живет примечательная, немедленно проявившаяся склонность к пороку.

- Это ясно, - согласился я. - А Полидори? Что он делает в этом зверинце? Лайла тоже сделала из него вампира?

- Нет, доктор, это не она. И вы хорошо знаете.

- А кто? Лорд Байрон?

Сюзетта наклонила голову.

- Так вот чем здесь занимается Полидори... Вендетта, кровная месть против лорда Байрона и всего клана Рутвенов?

- Как я понимаю, у его сиятельства свои соображения касательно убийства тех, кто с ним одной крови. Полидори любит посылать его потомков к нему, чтобы напомнить лорду Байрону, какое он чудовище. Артур Рутвен был одним из этих потомков. Так что, как ответ на ваш первоначальный вопрос, надо признать, что у Полли и Лайлы были в некотором роде общие цели.

- Но Артур Рутвен давным-давно мертв. Люси, его сестра, до сих пор жива... Скажите, Сюзетта, у Полидори и Лайлы до сих пор... общие цели?

- Доктор, - подняв руку, улыбнулась Сюзетта, - я и так уже ответила на многие ваши вопросы. Игра закончена... И вы проиграли, доктор. Утешьтесь этим. Будьте спортсменом.

С этими словами она ушла. Я тоже спустился по лестнице, размышляя над тем, что узнал от Сюзетты. И вдруг с волнением почувствовал, что мой разум становится почти прежним - острым и решительным. Да, я проиграл. Я опоздал. Но сейчас я играю не за себя.

Ясно, что ключ к загадке у Полидори. Моя беседа с Сюзеттой подтвердила подозрение, о котором я размышлял ранее, - мир Лайлы был ни чем иным, как норой, вырытой в кирпичных стенах склада, и вход в эту нору вел через лавку Полидори. Через нее заманивались наркоманы, через нее прошли мы со Стокером, она была местом, где реальность смешивалась с лежащей за ней нереальностью. Ибо в остальных местах, таких, как, например подход с главной улицы или причал на Темзе, граница между двумя состояниями была скорее стеной, чем местом встречи, находилась под неусыпным надзором Лайлы, и проникнуть сквозь этот барьер вопреки ее желанию никто не мог. Проникнуть... и, конечно же, выбраться обратно. Но через лавку Полидори... Лавка Полидори... То, что ведет к бесконечности, может, в конце концов, и вывести оттуда. Может быть, Лайла не заметит моего бегства, если я уйду через эту дверь... через лавку Полидори? Правда, данные эти едва ли позволяли делать выводы, рассуждения едва ли подтверждались фактами, но выбора не было, оставалось только пробовать, пытаться. И вообще, могло ли наказание за неудачу быть хуже того, что я сейчас переживал?

Естественно, если я намеревался бежать через лавку Полидори, мне нужно было обхаживать его самого. Верхний этаж, как я заметил, вновь начал наполняться, словно кладовка - припасами, как я ему об этом сказал. Теперь я видел то, что не видел раньше - некоторых наркоманов уже обескровливали, но не бледность выдавала их, а их реакция - на меня. Мое присутствие наполняло их ужасом, даже яростью: иногда они пятились, другой раз норовили вцепиться мне в глотку, как Мэри Келли, когда она бросалась на пса, или Лиззи Стюард, когда она у себя в камере сворачивала голову голубю. Прежде меня всегда озадачивала их яростная реакция, но теперь, вспоминая животных в зверинце и зная, как они были созданы, я подумал, что женщины, возможно, как-то чувствовали пропажу своей крови и хотели в приступах умопомрачения вернуть ее от любого попавшего к ним в руки животного. Так же как наркоманы хотели пополнить утраченную ими кровь за мой счет. Каково бы ни было объяснение, мое появление на верхнем этаже лавки вызывало эффект, который нельзя было отрицать, и Полидори, как надзирателю за наркоманами, это зрелище доставляло бесконечное удовольствие. Им часто завладевали приступы яростного смеха, а поскольку я старался разделить с ним шутки, он, к моему удивлению, стал приглашать меня заходить почаще. Я ему не нравился, ему вообще никто никогда не нравился, но враждебность его явно уменьшилась. Как-то раз я попытался спуститься на первый этаж лавки. Полидори холодным тоном попросил меня вернуться, что я и сделал с весьма небрежным видом, сохранив наши дружелюбные отношения. Мои подозрения таким образом подтвердились, но время действий еще не пришло. Сначала нужно было завоевать Полидори.

Я был уверен, что если мне повезет, то я смогу, в конце концов, искусить его. Ибо вот что я вынес из беседы с Сюзеттой: Полидори не знал, где найти Люси Рутвен. Несколькими умело поставленными вопросами удалось установить, что он жаждет ее. За то, что он отошлет брата Люси на смерть к лорду Байрону, ему, Полидори, как я выяснил, была обещана сама Люси. Но сейчас Люси находилась у Шарлотты Весткот. Именно Шарлотта забрала тогда Люси из комнаты, а поскольку Шарлотта не жила с нами в Ротерхите, у меня возникла имеющая смысл идея о том, где Шарлотта может ее прятать, держа при себе бедную Люси как игрушку. Разве не говорила она несчастному Весткоту, когда мы застали ее в тот ужасный вечер, что она хочет взять его жену в наложницы? Все это я сумел передать Полидори в виде упоминаний, нашептываний, намеков. Я тщательно следил за тем, чтобы не подставиться, никогда не предлагал ему сделку напрямую, и Полидори тоже ничего не предлагал мне. Но семя, надеюсь, было посеяно, и я ждал, когда оно взойдет.

Хоть я и желал ускорить ход событий, вновь попытаться вырваться, мне не оставалось иного выбора, как ждать. Ибо мои умственные способности, которые на краткий и ценный миг стали прежними, вновь начади беспокоить меня, но не отупением реакций, а наоборот, постоянным обострением. Как я могу описать этот эффект? Вначале, как вы можете представить, ощущение было приятное - я воспрял от того, что возвращается моя способность рассуждать. Но я ошибся. Были проблески такой способности, но сразу исчезли. Мозг мой превратился в сердце, бьющееся очень сильно, как у человека, жадно вдыхающего недостающий ему кислород. Так и моему разуму стала требоваться бесконечная стимуляция - для удовлетворения его потребностей.

Помните, Хури, жажда взволнованности ума всегда была чертой моего характера? Теперь я становился абсолютным рабом этого желания, ибо чем отчаяннее старался изгнать скуку из своего мозга, тем быстрее нарастала жажда новых возбуждений. Я уже не мог сосредоточиться на подробностях бегства из Ротерхита, не мог больше планировать и оценивать, все мои усилия гасли и пропадали втуне. Головоломки, криптограммы, шахматные партии - я перепробовал все и отбросил прочь. Я отказался от попыток размышлять, иначе огненный смерч скуки поглотил бы меня. Вместо этого я стал неустанно бродить по увешанным зеркалами залам, извивающимся лестничным пролетам, тщетно стараясь убежать от собственного разума, который ярко пылал, требуя пищи для удовлетворения своего голода, своих желаний. Иногда я виделся с Лайлой, мы едва обменивались взглядами, и в тот миг мой голод утихал, но она уходила, и боль возвращалась. Если бы я только мог ее найти, она погасила бы бушующее во мне пламя. Только бы найти ее... Но я висел в пустоте, как в ловушке, совершенно один. Я взбирался по лестницам, но, дойдя до их вершины, вновь оказывался у подножия. Существовало ли что-нибудь еще, кроме этих ступеней и времени? Безнадежно и бесконечно я взбирался по ним, а угли в моем мозге горели все жарче и жарче. От каждой мысли, каждого чувства его охватывало пламенем. И не было ничего, что бы не пожрало этот огонь.