Клиффорд Саймак - Всякая плоть - трава

- Брэд... Брэд, а ты нас не разыгрываешь? Смотри, если это все неправда, будет ужасный скандал.

- Честное слово, - сказал я. - Нэнси, это очень серьезно, я говорю тебе чистую правду. Я попал в другой мир, в соседний мир...

- Там хорошо, Брэд?

- Недурно. Всюду одни цветы, больше ничего нет.

- Какие цветы?

- Лиловые. Их мой отец разводил. Такие же, как у нас в Милвилле. Эти цветы все равно что люди, Нэнси. И это они огородили Милвилл барьером.

- Но цветы не могут быть как люди, Брэд!

Она говорила со мной, как с маленьким. Как с младенцем, которого надо успокоить. Надо же: спрашивает, хорошо ли здесь, и объясняет, что цветы не люди. Уж эта мне милая, деликатная рассудительность.

Я постарался подавить злость и отчаяние.

- Сам знаю. Но это все равно. Они разумные и вполне общительные.

- Ты с ними разговаривал:

- За них говорит Таппер. Он у них переводчиком.

- Да ведь Таппер был просто дурачок.

- Здесь он не дурачок. Он может многое, на что мы не способны.

- Что он такое может? Брэд, послушай...

- Ты скажешь отцу?

- Скажу. Сейчас же еду к тебе домой.

- И еще, Нэнси...

- Да?

- Пожалуй, ты лучше не говори, где я и как ты меня отыскала. Наверно,

Милвилл и так ходит ходуном.

- Все просто взбеленились, - подтвердила Нэнси.

- Скажи отцу, что хочешь. Скажи все, как есть. Но только ему одному.

А уж он сообразит, что сказать остальным. Не к чему будоражить их ещё больше.

- Хорошо. Береги себя. Возвращайся целый и невредимый.

- Ну, ясно, - сказал я.

- А ты можешь вернуться?

- Думаю, что могу. Надеюсь.

- Я все передам отцу. Все в точности, как ты сказал. Он этим займется.

- Нэнси. Ты не беспокойся. Все обойдется.

- Ну, конечно. До скорой встречи!

- Пока! Спасибо, что позвонила.

- Спасибо, телефон, - сказал я Тапперу.

Таппер поднял руку и погрозил мне пальцем.

- Брэд завел себе девчонку, - нараспев протянул он. - Брэд завел себе девчонку.

Мне стало досадно.

- А я думал, ты никогда не подслушиваешь, - сказал я.

- Завел себе девчонку! Завел себе девчонку!

Он разволновался и так и брызгал слюной.

- Хватит! - заорал я. - Заткнись, не то я тебе шею сверну!

Он понял, что я не шучу, и замолчал.

14

Я проснулся. Вокруг была ночь - серебро и густая синева. Что меня разбудило? Я лежал на спине, надо мной мерцали частые звезды. Голова была ясная. Я хорошо помнил, где нахожусь. Не пришлось ощупью, наугад возвращаться к действительности. Неподалеку вполголоса журчала река; от костра, от медленно тлеющих ветвей тянуло дымком.

Что же меня разбудило? Лежу совсем тихо: если оно рядом, не надо ему знать, что я проснулся. То ли я чего-то боюсь, то ли жду чего-то. Но если и боюсь, то не слишком.

Медленно, осторожно поворачиваю голову - и вот она, луна: яркая, большая - кажется, до неё рукой подать, - всплывает над чахлыми деревцами, что растут по берегу реки.

Я лежу прямо на земле, на ровной, утоптанной площадке у костра.

Таппер с вечера забрался в шалаш, свернулся клубком, так что ноги не торчали наружу, как накануне. Если он все ещё там и спит, то без шума, из шалаша не доносится ни звука.

Слегка повернув голову, я замер и насторожился: не слышны ли чьи-то крадущиеся шаги? Но нет, все тихо. Сажусь.

Залитый лунным светом склон холма упирается верхним краем в темно-синее небо - это сама красота парит в тишине, хрупкая, невесомая... даже страшно за нее: вымолвишь слово, сделаешь резкое движение - и все рассыплется - тишина, небо, серебряный откос, все разлетится тысячами осколков.

Осторожно поднимаюсь на ноги, стою посреди этого хрупкого, ненадежного мира... Что же все-таки меня разбудило?

Тишина. Земля и небо замерли, словно на мгновенье привстали на цыпочки - и мгновенье остановилось. Вот оно застыло, настоящее, а прошлого нет и грядущего не будет - здесь никогда не прозвучит ни тиканье часов, ни вслух сказанное слово...

И вдруг надо мной что-то шевельнулось - человек или что-то похожее на человека бежит по гребню холма, легко, стремительно бежит гибкая, стройная тень, совсем черная на синеве неба.

Бегу и я. Взбегаю по косогору, сам не знаю, почему и зачем. Знаю одно: там - человек или кто-то подобный человеку, я должен встретить его лицом к лицу; быть может, он наполнит новым смыслом эту заросшую цветами пустыню, этот край безмолвия и хрупкой, неверной красоты; быть может, благодаря ему здесь, в новом измерении, в чужом пространстве и времени для меня что-то прояснится и я пойму, куда идти.

Неведомое существо все так же легко бежит по вершине холма, я пытаюсь его окликнуть, но голоса нет - остается бежать вдогонку.

Должно быть, оно меня заметило: оно вдруг остановилось, круто обернулось и смотрит, как я поднимаюсь в гору. Сомнений нет, передо мною человеческая фигура, только на голове словно гребень или хохол, он придает ей что-то птичье - как будто на человеческом теле выросла голова попугая.

Задыхаясь, бегу к этой странной фигуре, и вот она начинает спускаться мне навстречу - спокойно, неторопливо, с какой-то безыскусственной грацией.

Я остановился и жду, и стараюсь отдышаться. Бежать больше незачем.

Странное существо само идет ко мне.

Оно подходит ближе, тело у него совсем черное, в темноте толком не разглядеть, видно лишь, что хохол на голове то ли белый, то ли серебряный.

В лунном свете не разберешь - белый или серебряный.

Я немного отдышался и вновь начинаю подниматься в гору, навстречу непонятному существу. Мы медленно подходим друг к другу - наверно, каждый боится каким-нибудь резким движением спугнуть другого.

Оно останавливается в десяти шагах от меня, я тоже останавливаюсь теперь я уже ясно вижу: оно сродни человеку. Это женщина - нагая или почти нагая. Под луной сверкает странное украшение у неё на голове, не понять то ли это и вправду какой-то хохол, то ли причудливая прическа, а может, и головной убор.

Хохол - белый, а все тело совершенно черное, черное как смоль, от луны на нем играют голубоватые блики. И такая в нем настороженная гибкость и проворство, такая неукротимая радость жизни, что дух захватывает!

Она заговорила со мной. Ее речь - музыка, просто музыка, без слов.

- Простите, - сказал я. - Не понимаю.

Она снова заговорила, её голос прозвенел в серебряно-синем мире хрустальной струйкой, звонким фонтаном живой мысли, но я ничего не понял.

Неужели, неужели никому из людей моей Земли не постичь речи без слов, языка чистой музыки? А может быть, эту речь и не нужно понимать логически, как мы понимаем слова?

Я покачал головой - и она засмеялась, это был самый настоящий человеческий смех: негромкий, но звонкий, полный радостного волнения.