Клиффорд Саймак - Игрушка судьбы: Фантастические романы

Пока шел разговор, Никодимус бродил по скальному уступу, то и дело наклоняясь и подбирая отдельные каменные осколки. Теперь он гордо направился к Хортону, протягивая штук пять мелких камушков.

— Изумруды, — объявил он, — Освобождены выветриванием и лежат просто так на земле. В основной породе их еще больше.

Хортон принял добычу, высыпал на ладонь и принялся разглядывать, помогая себе указательным пальцем. Плотояд пододвинулся поближе, наклонился, любопытствуя, и высказался:

— Красивенькие камни…

— Нет, черт побери, — отозвался Хортон. — Куда лучше, чем камни. Это действительно изумруды, — Он смерил Никодимуса подозрительным взглядом, — А ты-то откуда узнал?

— Я взял трансмог охотника за минералами, — ответил робот, — Вставил трансмог инженера, но там еще оставалось место, вот я и добавил трансмог охотника…

— Охотник за минералами, подумать только! Какого дьявола тебе понадобился такой трансмог?

— Каждому из нас, — степенно ответил Никодимус, — было разрешено включить в комплект один трансмог — увлечение. Для нашего личного удовольствия. Существуют трансмоги филателиста, и шахматиста, и множество других. Но мне подумалось, что трансмог охотника за минералами…

Хортон вернул робота к вопросу об изумрудах.

— Ты говоришь, там еще есть?

— Предполагаю, что здесь целое состояние. Изумрудные копи.

Плотояд так и вскинулся:

— Состояние?

— Он прав, — сказал Хортон, — Весь холм может оказаться сплошным месторождением.

— Эти красивенькие камни имеют ценность?

— У моего народа имеют, и немалую.

— Никогда не слышал ничего подобного, — объявил Плотояд, — Для меня звучит совершенно безумно. Всего-навсего камни, красивенькие, приятные глазу. Но что с ними делать? — Он неспешно поднялся на ноги, — Пора идти дальше.

— Хорошо, — согласился Хортон, — Пойдем дальше.

И вернул изумруды Никодимусу.

— Надлежало бы осмотреть все вокруг…

— Еще успеем, — сказал Хортон, — Никуда они не денутся.

— Надо провести основательную разведку, — настаивал робот, — в интересах Земли…

— Землю можно больше не принимать во внимание, — сказал Хортон. — Вы с Кораблем не оставили на этот счет сомнений. Что бы ни случилось, что бы мы ни нашли, Корабль возвращаться не намерен.

— Вы говорите непостижимо для меня, — вставил Плотояд.

— Извини нас, — успокоил его Хортон. — Просто небольшая шутка, понятная нам двоим. Не стоит и объяснять.

Они спустились с холма, пересекли еще одну лощину, потом полезли на новый склон. Передышек больше не было. Солнце поднялось выше и отчасти растопило лесную мглу. Становилось тепло.

Плотояд двигался вроде бы неуклюже, но шаг его был удивительно быстр и легок. Хортон пыхтел, стараясь не отставать, а Никодимус замыкал шествие. Но на робота Хортон не оборачивался, все его внимание было сосредоточено на идущем впереди: он напряженно соображал, что это все-таки за существо. Дикарь и неряха, на сей счет не может быть двух мнений, но норовистый, нацеленный на убийство и потенциально опасный. Пока что держится достаточно дружелюбно, болтает без конца про своего сердечного друга Шекспира, но держи ухо востро. Вроде бы никаких признаков, что он может изменить добродушию и утратить хорошее настроение. И нет сомнения, что к этому человеку, Шекспиру, дикарь был привязан вполне искренне — а ведь не постеснялся признаться, что сожрал Шекспира. Тревожно. Совершенная загадка, что Плотояд не распознал ценности изумрудов. Кажется невероятным, что разум, каков бы он ни был, неспособен догадаться о стоимости драгоценных камней. Если только нет культур, полностью равнодушных к украшениям.

Они вскарабкались еще на один холм и стали спускаться, но не в лощину, а в чашеобразную впадину, опять-таки окруженную со всех сторон холмами. И вдруг Плотояд остановился так резко, что Хортон, шедший за ним по пятам, налетел на него.

— Вот, — указал Плотояд куда-то, — Отсюда можно увидеть. Мы почти добрались.

Хортон взглянул в предложенном направлении, но не разглядел ничего, кроме леса.

— То, белое? — спросил Никодимус.

— Именно, — радостно откликнулся Плотояд. — В белизне все и дело. Я держу его чистым и белым, соскребаю траву, что норовит вырасти меж камней, отмываю от пыли. Шекспир называл его греческим. Поведай мне, сэр, или ты, робот, что значит «греческий»? Я спрашивал у Шекспира, однако он смеялся в ответ. Качал головой и твердил, что это долгая история. Мне кажется иногда, он сам не знал ответа. Просто повторял слово, от кого-то услышанное.

— Греческий — от имени земного народа, который назывался «греки», — сказал Хортон, — Греки добились величия много-много веков назад. Здания, построенные в стиле, какой они предпочитали тогда, именуют греческими. Но это очень общее выражение. У греческой архитектуры много особенностей.

— Построено просто, — объявил Плотояд, — Стена, крыша и дверь. Вот и все. Но добротное жилище, должен вам сказать. Не пропускает ни ветра, ни дождя. Ты его еще не видишь? — Хортон покачал головой, — Скоро увидишь. Мы прибудем очень скоро.

Они спустились с холма на дно чаши, и тут Плотояд остановился опять. Показал на тропинку.

— В эту сторону домой. А в эту, не более двух шагов, к роднику. Желаешь испить доброй водицы?

— Не откажусь, — сказал Хортон, — Марш был утомительный. Не так уж далеко, но все время вверх-вниз.

Родник бил прямо из склона. Вода собиралась в промоине, выточенной в камне, и стекала по каплям через край, образуя маленький ручеек.

— Ты пьешь первым, — предложил Плотояд. — Ты мой гость. Шекспир учил, что гость получает все первым. Я был гостем Шекспира. Он явился сюда до меня.

Хортон опустился на колени и, наклонив голову, коснулся губами воды. Она была такой холодной, что обжигала горло. Потом он сел на корточки, а Плотояд встал на четвереньки, припал к воде и принялся не пить, а лакать — как лакал бы кот, подхватывая воду языком.

А Хортон, сидя на корточках у родника, впервые по-на— стоящему оценил мрачную красоту окружающего леса. Деревья казались мощными и темными невзирая на яркий солнечный свет. Они не были хвойными и все же напоминали о темных сосновых лесах северных окраин Земли. Вокруг родника и вверх по склону, с которого только что довелось спуститься, росли кустики не более трех футов в высоту, зато броского кроваво-красного цвета. Ни с того ни с сего подумалось, что до самой этой минуты он не замечал ни на одном из растений ни цветов, ни плодов. Он взял эту странность на заметку и решил, выждав момент, навести справки.