Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Дорога доблести
— Алек, но я знаю точно. Это ты не веришь — вот и проверяй.
— Что ж…
Контрпредложение Маргреты показалось мне разумным, я согласился.
Я достал водительское удостоверение Грэхема, затем прижал большой палец к зеркалу в ванной, сначала потерев им нос, ибо на поверхности носа естественного жира, конечно, больше, чем на подушечке пальца. Оказалось, что отпечаток на зеркале плохо различим, поэтому я насыпал немного талька и сдунул его на стекло.
Стало еще хуже. Порошок, которым пользуются детективы, должно быть, куда более мелок, чем тальк для бритья. А может быть, я просто не умел с ним обращаться. Я сделал еще один отпечаток, на сей раз без талька, поглядел на оба, потом на свой правый большой палец, потом на отпечаток на удостоверении, затем попытался проверить, действительно ли на удостоверении помещен именно правый отпечаток. Мне показалось, что так оно и есть.
— Маргрета, будь добра, пойди сюда.
Она вошла в ванную.
— Погляди на это, — сказал я. — Посмотри на все четыре вещи — на мой большой палец и на эти три отпечатка. Главным элементом всех четырех являются дуги, но это, вообще-то говоря, характерно для половины отпечатков больших пальцев во всем мире. Готов поспорить на любую сумму, что и на твоих пальцах преобладает дуговой рисунок. Положа руку на сердце, можешь ли ты утверждать, что отпечаток на удостоверении сделан этим моим правым или даже левым пальцем? Те, кто брал отпечатки у Грэхема, могли ведь и ошибиться.
— Ничего не могу сказать, Алек. В таких делах я не знаток.
— Что ж… Я думаю, даже знаток ничего не разберет при таком плохом освещении. Отложим-ка все до утра: нам нужен яркий солнечный день. А еще нам понадобится хорошая белая бумага с блестящей поверхностью, чернильная подушечка и большая лупа. Готов поспорить, что первое, второе и третье найдется у мистера Хендерсона. Ты можешь посвятить мне завтрашний день?
— Разумеется. Но мне эта проверка ни к чему. Алек, я чувствую правду сердцем. А еще я видела твой Южный Крест. У тебя что-то произошло с памятью, но все равно ты — это ты… и когда-нибудь память вернется к тебе целиком.
— Все не так просто, дорогая. Я знаю, что я не Грэхем. Маргрета, нет ли у тебя хоть каких-то предположений о том, чем занимался Грэхем? Или почему он оказался на этом судне?
— А я должна обязательно говорить «он»? Я не спрашивала тебя о твоих делах, Алек, а ты никогда не выражал желания говорить о них со мной.
— Да, я думаю, что тебе лучше говорить «он», во всяком случае, до тех пор, пока мы не проверим отпечатки пальцев. Он был женат?
— Я не спрашивала, а он ничего не говорил.
— Но ты намекнула… нет, даже прямо сказала, что занималась любовью с человеком, которого ты считаешь мной, и что ты спала с ним.
— Алек, ты меня осуждаешь?
— О нет, нет, нет! (Но я осуждал, и она это понимала.) С кем ты спишь — твое дело. Но я должен предупредить — я женат.
Она придвинулась ко мне вплотную.
— Алек, я не пыталась поймать тебя в брачные сети.
— Ты хочешь сказать — Грэхема? Меня тут не было.
— Хорошо, пусть Грэхема. Я не ловила Алека Грэхема. Мы занимались любовью только потому, что это дарило радость нам обоим, мы были счастливы. О браке никто из нас не упоминал.
— Извини. Я очень сожалею, что заговорил об этом. Мне показалось, что это может иметь какое-то отношение к нашей тайне, вот и все. Маргрета, поверь, я скорее дам отрубить себе руку или вырвать глаз и зашвырнуть его подальше, чем причиню тебе боль, хотя бы и самую малую.
— Спасибо, Алек. Я тебе верю.
— Иисус как-то сказал: «Ступай и больше не греши». Надеюсь, ты не думаешь, что я способен занестись так высоко, чтобы судить кого-либо строже, чем Иисус? Я вообще не сужу тебя, я просто разыскиваю информацию, относящуюся к Грэхему. В особенности о его делах. Гм… у тебя случайно не было оснований заподозрить его в каких-либо незаконных делишках?
На ее губах мелькнула чуть заметная улыбка.
— Если бы я даже заподозрила что-то в этом роде, мое доверие к нему таково, что я никогда не позволила бы себе высказать подозрение вслух. Поскольку ты настаиваешь, что ты — не он, я могу повторить то же самое и в отношении тебя.
— Touche![186] — я глуповато усмехнулся. Сказать ей о стальной шкатулке? Я должен это сделать. Я должен быть с ней предельно откровенен и убедить ее в том, что такая откровенность со мной не будет предательством по отношению к Грэхему (или ко мне). — Маргрета, я спрашивал не из праздного любопытства и не просто сую нос в дела, которые меня не касаются. Мои неприятности куда больше, чем я говорил, и мне необходим твой совет.
Пришла ее очередь удивиться.
— Алек… Я редко даю советы. Мне такое дело не по душе.
— Но я-то могу рассказать тебе о своих неприятностях? Совет ты мне давать не обязана, но, возможно, окажешь помощь в анализе создавшейся ситуации. — Я быстренько изложил ей все, что касалось этого проклятого миллиона долларов, — Маргрета, ты можешь придумать хоть какую-нибудь законную причину, по которой честный человек стал бы таскать с собой миллион долларов наличными? Дорожные чеки, кредитные карточки, аккредитивы, даже боны на предъявителя — да! Но наличные! Да еще в таком количестве! Я бы сказал, что психологически это не более вероятно, чем физическая возможность того, что произошло со мной в пылающей яме. Можешь ли ты предложить другую точку зрения? Ради какой законной цели человек потащит этакую уймищу наличных в такой круиз, как этот?
— Мне не хотелось бы судить об этом.
— Я же не прошу тебя судить. Я прошу, чтобы ты напрягла воображение и сказала, зачем человек взял с собой миллион долларов чистоганом? Ты можешь придумать хоть какую-нибудь причину? Ну хоть самую маловероятную. При условии, что она будет честной.
— Причин может быть множество.
— Назови хоть одну.
Я ждал, она молчала. Я вздохнул и сказал:
— Вот и я не могу. Криминальных, разумеется, сколько угодно, ибо так называемые грязные деньги всегда перевозят наличными. Это настолько распространено, что большинство правительств — пожалуй, даже все правительства, я думаю, — считают, что любая крупная сумма наличными, перевозимая не банками и не государственными агентствами, должна рассматриваться как уголовщина до тех пор, пока не будет доказано противное. Если же банкноты фальшивые, то эта история выглядит еще хуже. А совет, который мне нужен, таков: Маргрета, что мне делать с деньгами? Они не мои, я не могу забрать их с корабля. По той же причине не могу и оставить здесь. Даже выбросить за борт и то не вправе. Что же мне с ними делать?
Мой вопрос отнюдь не был риторическим: следовало найти ответ, который не привел бы меня за тюремную решетку в наказание за преступление, совершенное Грэхемом. Пока единственное, до чего я додумался, — отправиться к высшей власти на корабле, то есть к капитану, рассказать ему о моих затруднениях и попросить взять на хранение этот несчастный миллион.
Чудовищно! Такой шаг породил бы новый поток пренеприятнейших вопросов, характер которых зависел бы от того, поверил мне капитан или нет, честен ли он сам или нечестен, а возможно, и от множества других обстоятельств. Кроме того, я не видел никаких вероятных последствий от беседы с капитаном, кроме того, что меня запрут — либо в тюремную камеру, либо в сумасшедший дом.
Простейшее решение такой запутанной проблемы заключалось в том, чтобы выбросить эту дрянь за борт!
Но против этого восставали мои моральные устои. Я уже нарушил одни заповеди и обошел другие, но быть честным в денежном отношении мне никогда не было трудно. Должен согласиться, что в последнее время мои моральные устои уже не были так прочны, как раньше, но тем не менее кража чужих денег, даже с целью уничтожения, меня не соблазняла.
Существовало и еще одно, более важное обстоятельство: знаете ли вы кого-нибудь, кто, имея в руках миллион долларов, может заставить себя его уничтожить? Вы, может, и знаете, а я — нет. Без всяких усилий над собой я мог передать его капитану, а вот выбросить — был не в состоянии.
Тайком вынести на берег? Алекс, как только ты заберешь его из шкатулки, это уже будет кража. Неужели ты пожертвуешь самоуважением ради миллиона долларов? А ради десяти миллионов? А ради пяти долларов?
— Ну, Маргрета?
— Алек, мне кажется, что решение очевидно.
— Э?
— Просто ты пытаешься решать свои проблемы не с того конца. Сначала ты должен вернуть память. Тогда ты узнаешь, зачем таскал с собой деньги. И окажется, что по какой-то совершенно невинной и вполне логичной причине, — она улыбнулась. — Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Ты хороший человек, Алек, ты не преступник.
Мои ощущения были весьма сумбурны: с одной стороны, я чувствовал раздражение, а с другой — гордость от столь лестной оценки моей персоны — раздражения было больше, чем гордости.
