Песах Амнуэль - Люди Кода

— Противоречия всегда просты, — улыбнулся Йосеф, улыбка повисла в сознании подобно угасающему эху.

— Да будет так, — произнес И.Д.К.

И стало так.

Рассветная мгла лопнула, как пробитый острой иглой света мешок, и диск Солнца возник на горизонте, всплывая из-за холмов, будто перевернутая джонка — первым был луч зеленый, а следом ринулись, расталкивая друг друга, все цвета, чтобы слиться в золотую гамму наступившего дня.

— Илюша, — сказала Людмила, и лишь по стесненной интонации И.Д.К. догадался, что обращается она не к нему, а к Мессии, — Илюша, как жаль, что ты не видишь этой красоты…

— Я вижу, — прошелестел голос Мессии, — и ты видишь то, что вижу я…

Видели все — над мирами людей Кода восходило Солнце. Странно было понимать, что восходит оно одновременно везде, и что этого не может быть, и что это происходит реально, и что одновременность охватывает миллиарды лет первого измерения времени.

— Теперь я понял, наконец, — задумчиво сказал И.Д.К.

Легкий смешок Мессии дал ему понять, что мысль, ставшая лишь сейчас ясной, как пресловутый и никогда не существовавший Божий день, возникла и в сознании Элиягу Кремера.

— Ты создал этот камень сам, верно? — сказал Мессия. — Я не вижу, но чувствую — ты не дашь Хаиму посидеть спокойно.

— Почему же? — удивился И.Д.К., — мало ли камней…

Но Мессия был прав — он оценивал не ситуацию и не поступки, а следствия.

— Хаим, — сказал И.Д.К., — Хаим, ты так удобно сидишь, что мне неловко просить тебя…

Хаим поднялся с камня, Андрей подошел и вложил в руки отца зубило и молоток — настолько стандартно земные, что И.Д.К. невольно поискал на металлическом наконечнике выбитое клеймо завода-изготовителя.

— Я подумал, — сказал Андрей, — что тебе захочется сделать это своими руками.

И.Д.К. кивнул и, примерившись, точными ударами зубила (сам удивился, как легко рука угадывала нужное направление и силу) начал выбивать надпись:

"И сказал Господь Моше, говоря: в день шестой месяца Нисан года пять тысяч семьсот пятьдесят девятого придет Мессия, сын Давида, в святой город Иерусалим, отстроенный племенем твоим. И имя ему будет…"

Он занес руку для нового удара и ощутил, как замерло все. В молчании всех бесчисленных сфирот лишь голос Элиягу Кремера послышался мысленным шепотом и угас, едва И.Д.К. понял мысль Мессии:

— Свобода выбора, Илья. А ведь ты не сможешь выбить на этом камне чье-то иное имя, кроме моего.

— Почему же? — подумал И.Д.К. и провел зубилом тонкую черту, след буквы «алеф». — Смогу.

— Но не станешь, верно?

Буквы «алеф», «ламед», «йуд» появились на поверхности камня, как показалось И.Д.К., даже прежде, чем он сформулировал в мыслях ответ.

— Не стану, — согласился он. Мессию звали Элиягу Кремер, и знание это находилось так глубоко в его подсознании, что не подлежало изменению никакими мысленными усилиями. Это обстоятельство не то, чтобы поразило И.Д.К., собственно, оно и неприятным не было — как может знание быть неприятным само по себе, безотносительно к следствиям? — но И.Д.К. все же не хотелось показать даже Мессии, что думал он в тот момент вовсе не о камне, не об имени и не о зубиле даже, по которому рука его била податливым молотком. Иная мысль пришла ему в голову, иная суть забрезжила ему, и он поторопился завершить надпись, которую, конечно, помнил наизусть, но которая, как ни странно, казалась ему сейчас рождавшейся из пустоты непринятого еще решения.

— Проблема теперь в том, — сказал он, нанеся последний удар, — чтобы доставить камень в точности туда и тогда, куда и когда это необходимо.

— Нет проблемы проще, — впервые подал голос Муса.

И.Д.К., который не ощущал присутствия Мусы уже довольно долго и думал, что он попросту ушел в нематериальные сфирот, неожиданно понял, что Муса изменился. Это было так, и для И.Д.К. не составило труда разобраться в причине.

— Нет проблемы, — согласился он. — Ты прав. Это последнее, чего я еще не понимал.

— Нас десять, — продолжал И.Д.К. — Кто-нибудь из вас задумывался над тем, почему нас именно десять?

— Миньян, — сказал Йосеф. — Миньян может говорить с Творцом без посредников.

— С Творцом, — прошелестел голос Мессии, — или с собственным «я», не так ли?

Они были вместе, и вместе они были всесильны.

Каждый из них сохранил себя, но каждый уже не оставался тем, кем был прежде.

И.Д.К. вспомнил себя-планету, и себя, бредущего вдоль стены имен, и себя, целующего Дину, и себя, решившего проблему Кода, и еще — себя, блуждающего в нематериальных сфирот иной Вселенной, в которой никогда не было и никогда не будет ни человека, ни планеты по имени Земля, ни звезды с названием Солнце. Почему я помню это? — подумал он. — Этого не было. Это будет, — подумал он чьей-то чужой мыслью и не сразу, не мгновенно, но достаточно быстро, чтобы не удивиться, понял, что и эта мысль принадлежит ему, но ему, уже прожившему и путешествие в иных мирах, и многое еще, чего не было в физическом четырехмерии, но существовало в едином мире, где ни время, ни пространство не играли определяющей роли…

Дина вспомнила себя, стоящую у стены с фонтанчиками в перевернутом мире, где Саграбал был всего лишь картой, нарисованной на тусклом небе, и себя, беседующую с девушкой по имени Яна, и себя, качающую Хаима (его до двухлетнего возраста приходилось качать на руках, он с трудом засыпал, ему хотелось играть, а не уходить даже на время в мир, где водились сны), и еще Дина вспомнила, как вместе с Хаимом, принявшим по этому случаю внешний облик привычного ему Христа, она бродила между древних камней, которые когда-то были городом, носившим имя Иерусалим, на планете, называвшейся Земля, и у нее не возникало сожаления о том, что это планете пришел конец, потому что в четырехмерии конец приходит всему. Дину не удивило это неожиданное воспоминание о будущем, время для нее ничего уже не значило, ей хотелось остановить только одно мгновение, вернувшись к нему опять, и она сделала это — и вновь была Стена, и был мрак, и были руки Ильи, и губы его, и шепот, и мир Саграбала, еще не знавшего о приходе людей Кода…

Людмила вспомнила себя, стоящую перед Мессией в сумрачной комнате, и его глаза, говорящие ей слова, которые она понимала по-своему, и вспомнила себя, гуляющую с Андреем по Тверскому бульвару, сын грыз вафлю и упорно не хотел застегнуть пуговицу капюшона, хотя дул промозглый ветер, и еще она вспомнила себя в мире, которого просто не могло существовать, потому что в нем воплощались желания, она подумала о своем и получила то, о чем подумала. Воспоминания охватили весь мир от начала до конца времен, и Людмила отогнала их, потому что не вспоминать нужно было, а действовать…