Елена Клещенко - Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник)

– Я – Анита, с Арсеном приехала. – Анита сбивчиво рассказала ему про тело на дороге, молчание краснух, про рану и состояние Куна. Бен мрачно кивал, а когда они вошли в дом, внезапно ухватил ее за задницу.

Анита взвизгнула и отскочила.

– Не дергайся, чего ты, – процедил Бен. – У меня беспокойство и дурные предчувствия, может мужик на секунду расслабиться и отвлечься? Корма у тебя, кстати, отличная. Молодец, девка.

Вопреки обстоятельствам и здравому смыслу Анита почувствовала себя немного польщенной.

Кун лежал на низком топчане, раздетый догола, маленький, немолодой, беззащитный.

Галя стояла рядом на коленях, омывала его холодной водой. Бен опустился с другой стороны. Положил руку Куну на живот, надавил, отдернул и длинно, замысловато выругался. Поднял глаза на Арсена.

– Сможешь вырезать?

Арсен покачал головой.

– Ни инструментов, ни анестезии, вообще ничего. Шить нечем. Только измучаю и кровью истечет.

Кун вдруг открыл глаза и попытался приподняться.

– Их… сотни, – сказал он отчетливо. – В ложбине между холмами Большие Груди. Личинки… в краснухах. я видел. Лежат, как бревна. Вылупятся – на Город полетят. Будет конец Эксперимента. И смерть от них очень… очень… не… приятна. я прошу прощения…

На губах у него опять запузырилась слизь, а потом он откинулся назад и начал кричать. Монотонно, громко, страшно. Аните хотелось обхватить голову руками.

…кровь изо рта, тело дергается, смотреть на это ужасно, все внутри рвется, голова плывет…

…отвернуться к машине, ведь почти новая, а вмятина какая большая, думать о вмятине, о починке, покрасить надо…

…к умирающему пацану жопой повернулась и стала машину свою разглядывать, сука бесчувственная, коза драная, да, был запах алкоголя, товарищ сержант, и качалась она…

Галя выдохнула обреченно, сжала зубы, посмотрела на Арсена.

– На, – сказала она, доставая из-за пояса широкий острый нож. – я вчера наточила. Краснух забивать собирались, окорочка куриные из них нарезать. Ты же врач, знаешь, как…

– Не могу, Галя! – в ужасе отшатнулся Арсен. – Я же клятву давал.

– На хрен выметайтесь тогда во двор, – закричала она. – Все сама, всегда все сама!

Она опять упала на колени перед Куном. Он уже не орал – хрипел, глаза выпучились и покраснели.

– Сейчас, мой хороший, – сказала Галя и погладила его по груди. Голос у нее дрожал, а рука – нет. – Сейчас, мой любимый…

Арсен крепко ухватил Аниту за плечо, вытащил во двор. За ними, ссутулившись, вышел Бен. Анита достала пачку сигарет, закурила с третьей попытки.

– И мне, – попросил Арсен.

Аните захотелось говорить о чем угодно, не связанном с мучительным криком и непонятным кровавым ужасом.

– Если краснухи как крокодилы, – спросила она. – почему окорочка у них… куриные?

– Ну, если ты на вкус различить не можешь, какая тебе разница почему? – буркнул Бен. – Вас, оглоедов городских, поди прокорми. Вот в Техасе у нас в восемьдесят втором начали ужесточать стандарты для фермеров…

– А вы здесь кто? – перебила его Анита. – Вы Гале… друг?

– Муж я ей, – хмыкнул Бен.

– А как же?.. – Анита показала в сторону двери.

– И он муж, – кивнул Бен. – Хочешь – тоже к нам в семью возьмем? У нас тут на ферме, видишь, как интересно, не то что у вас в городе. А, Арсен? Отдашь девку?

Арсен молча курил, глядя в никуда.

Крик в доме внезапно прервался, стало тихо, будто уши забили ватой.

Бен закрыл лицо согнутой в локте рукой и заплакал.

Арсен затянулся поглубже, выдохнул дым.

– Первые годы я здесь занимался разведкой, – сказал он. – Искал воду, резервуары с топливом, всякое такое. Работал в библиотеках, в архивах…

Он прислонился к стене и говорил с закрытыми глазами. Из дома, чуть шатаясь, вышла Галя. В руках у нее было полотенце, она все терла, терла им ладони.

– Я читал старый дневник, – сказал Арсен. – Какого-то умного мужика из предыдущего этапа Эксперимента. Тетрадь в линейку. Синяя. Там было про народные волнения. Про павианов. А еще – про «главную тайну Города», про то, что мы все бессмертны. И сколько бы мы тут ни прожили – пять минут или пятьдесят лет, как бы ни умерли – от сердечного приступа или от нападения дикого зверя, мы возвращаемся назад, в ту минуту своей жизни, когда сказали Наставнику «да». И время выходит на новый круг. Откуда пришел Кун?

– Из плохой жизни, – ответил Бен. – Хотя кто тут из хорошей-то… В девяносто седьмом Гонконг вернули Китаю, туда все бедняки деревенские на заработки бросились. Набивались в комнатушки крохотные, жили, как в электричке. Спали чуть ли не вповалку. Кун уже сломаться был готов – запутался совсем, заработался. С них семь потов гнали за гроши. И вот он сюда, в Город… А теперь, думаешь, обратно?

Галя шагнула во двор мимо Арсена. Посмотрела на небо, на белесую монету солнца, уже тусклеющего перед выключением.

– Какая разница, что ждет за смертью здесь, в Эксперименте? – сказала она и всем, и никому. – Что за гробом не конец, а другая жизнь – про то нам попы и раввины веками долдонили. И что ж, от этого кому-то умирать не больно и не страшно? Или тем, кто остается, легче, если расставание все равно – навсегда?

Она плюнула в пыль. Глаза у нее были сухие. Бен подошел, обнял ее за плечи. Они стояли, опершись друг на друга, крепкие, как земля.

– Тоже мне, тайна Города. Смерть есть смерть. Дорога в один конец. На вот, Арсен, – Галя протянула ему тот же острый, досуха вытертый полотенцем узкий нож. – Иди делай свое «не навреди». Вскрывай. Хотя я уже знаю, что ты там найдешь. Эти суки крылатые пару месяцев назад появились. Близко мы не видели, только издалека.

– Они на вид как гибрид ос-наездников и летучих мышей, – объяснил Бен. – Здоровые – с овчарку. Обездвиживают ядом – краснухи вот совсем двигаться не могут, люди, видать, с трудом. Личинки откладывают. Твари… – Он со свистом выдохнул сквозь сжатые зубы.

– Двух лучших краснух у нас утащили, – сказала Галя. – Гену и Чубакку. Кун их искать отправился еще вчера…

Она обреченно махнула рукой. Арсен взял нож и пошел в дом. Галя кивнула Аните и повела ее в летнюю кухню, чтобы молча, не чокаясь, пить мутный, ужасно горький самогон – Анита даже не хотела спрашивать из чего.

– Ох как тяжело-то. – Галя склонилась над серой скатертью, уставившись на свои руки. – А ты вот, Бен, что самое ужасное в жизни сделал?

Бен был уже совсем пьян. Он сидел очень прямо и смотрел перед собою стеклянными глазами.

– Птицеферму поджег, – сказал он медленно. – Сосед-фермер у меня контракт увел на окорочка и на муку костную. Меня аж трясло от злости. Поджег. Ночью. А у него там сын в подсобке ночевал. С родителями разругался, решил домой не показываться, лег на мешки с кормом и уснул.