Павел Молитвин - Наследники империи

Так бы квадратнолицый слуга, естественно, и поступил — нечего оборванцам делать в приличном доме, — если бы внимание его целиком и полностью не было поглощено светлокожими женщинами и их изящным спутником. Приоткрыв от удивления рот, он глядел на чужаков так, словно перед ним был сошедший с небес Кен-Канвале, и в общем-то понять его было можно — иноземцы в Махаили редкость. Хотя с тех пор, как Богоподобный Мананг присоединил еще две провинции и в империи начали появляться желтокожие из Чивилунга и лежащих за ним степей, Заповедная страна перестала быть таковой, и в любом случае негоже так пялиться на уважаемых людей, будь они белого, синего или даже зеленого цвета.

Высокородная, Мисаурэнь и Лагашир терпеливо ожидали, пока пораженный столбняком слуга придет в себя, и дождались-таки, что тот, шаркнув ножищей, распахнул перед ними дверь и промямлил:

— Прошу уважаемых господ… э-э-э… высокородных господ… в лавку почтенного Ганделлы.

Чужаки вошли, а следом за ними в просторную комнату прошмыгнул и Сюмп, которому прежде здесь бывать не доводилось, хотя самого Ганделлу он не раз видел на базаре и на торговой пристани. Поэтому, бросив взгляд на крючконосого, сидевшего за широким прилавком и выцарапывавшего какие-то закорючки на пластинке нефрита, он сразу понял — это не знаменитый скупщик, а один из его приказчиков, подрабатывающий резьбой по камню.

— Это не Ганделла, — шепнул он в спину Лагашира.

— Вижу, — ответил тот так же тихо и обратился к приказчику: — Любезный хозяин, нас направили к вам, сказав, что вы покупаете драгоценные камни. Так ли это?

— Совершенно верно. И хотя сам я не являюсь владельцем лавки, многоуважаемый Танделла доверяет мне покупку камней.

— Мы предпочли бы иметь дело с твоим хозяином, — ласково сказала Мисаурэнь, окидывая взглядом тянущиеся за спиной крючконосого полки, на которых выставлены были всевозможные поделки из яшмы, лазурита, мрамора, малахита и агата: вазы, чаши, курильницы для благовоний и наборы для письма; подсвечники и светильники из полупрозрачного оникса и алебастра.

Пользуясь тем, что о нем как будто забыли, Сюмп пожирал глазами содержание лавки, чтобы вечером подробно рассказать приятелям, в каком роскошном месте ему посчастливилось побывать, не забывая при этом прислушиваться к разговору чужаков с приказчиком.

— Многоуважаемый Ганделла весьма занят, и если вы покажете мне камни, которые собирались предложить ему, быть может, в его присутствии не возникнет необходимости. Мой хозяин не любит, когда его отрывают от дела по пустякам.

— Ну что ж, если ты облечен таким доверием хозяина… — Мисаурэнь извлекла из складок одежды маленький мешочек и высыпала на прилавок полдюжины цветных камешков, самый крупный из которых был размером с голубиное яйцо.

Приказчик, в голосе которого Сюмп уловил недоверие и даже презрение к настырным чужакам, склонился над камнями, в то время как шкафоподобный слуга предусмотрительно запер дверь на задвижку и положил ладонь на эфес длинного широкого кинжала, который в руках другого человека выглядел бы настоящим мечом.

— Мда-а-а.. — На щеках крючконосого проступил темный румянец, и он, вытерев ладонь о полу халата, осторожно, словно ядовитое насекомое, потрогал пальцем один из камешков. Перевернул, царапнул ногтем и склонился над другим. Мда-а-а…

Камни, принесенные Мисаурэнью, не произвели на Сюмпа ни малейшего впечатления. Впрочем, и рассмотреть он их по-настоящему не мог из-за спин чужаков, но по реакции крючконосого и, еще того больше, по поведению громилы-слуги, лицо которого напряглось, а в глазах появился алчный блеск, мальчишка понял: камешки-то, верно, заслуживают внимания Ганделлы, и белокожие это прекрасно понимают.

— Мда-а-а… — произнес крючконосый в третий раз и, оторвавшись от созерцания каменьев, поднял глаза на Ми-саурэнь. — И что же вы… э-э-э… высокородная госпожа, хотите за них получить?

— А ты, любезный, и правда можешь, не посоветовавшись с хозяином, заплатить за них столько, сколько они стоят?

— Но они же еще не огранены! И только Предвечному ведомо, сколько они будут стоить после того, как…

— Значит, ты можешь без Ганделлы купить их? — прервала Мисаурэнь слабые возражения приказчика. — У вас что, изумрудами и рубинами улицы мостят? Или хозяин доверяет тебе ключи от своей казны?

— Мда-а-а… — сказал крючконосый и потупился. Потер свой замечательный нос пальцем и наконец выда-вил из себя: — Схожу за Ганделлой.

Скрывшийся за внутренней дверью приказчик вернулся с маленьким сухощавым старичком, неся перед собой шандал с тремя толстыми свечами, вид которых, зажженных среди бела дня, лучше всяких слов говорил о том, что сделка предстояла серьезная. Поклонившись гостям, старичок, ни слова не говоря, склонился над лежащими на прилавке каменьями, некоторое время, щурясь, разглядывал их, катая по темному дереву пальцем, точно так же, как делал это крючконосый. Потом стал по одному подносить к лицу, вертеть так и этак, разглядывая на просвет, и тут в них стали вспыхивать такие яркие синие, алые и фиолетовые огоньки, что Сюмпу захотелось оказаться на месте Ганделлы и посмотреть на это чудо-камешки поближе.

Не удовлетворившись светом свечей и не вполне, видимо, доверяя своим глазам, старик полез куда-то под прилавок и вытащил металлические шильца и крохотные лопаточки на длинных ручках. Крючконосый пододвинул ему высокий табурет, и Ганделла, взгромоздившись на него, начал колдовать над камушками, полностью, казалось, отдавшись этому занятию и совершенно, забыв о посетителях.

Чужеземцы, терпеливо и, на первый взгляд, безучастно наблюдали за ним, и только у Мисаурэни часто-часто билась на горле голубая жилка, которую Сюмп прежде не замечал. Значит, все же волнуются, подумал он, и тут, наконец, Ганделла оторвался от изучения каменьев и отодвинув их чуть в сорону, сказал совершенно не вязавшимся с его внешностью густым, сильным голосом;

— Камни хорошие. Сколько за них хотите?

— Сто пятьдесят золотых ул-патарской чеканки, — ответила Мисаурэнь с таким видом, будто приценивалась на базаре к плетеной корзинке.

Сюмп придушенно пискнул, и после этого в комнате воцарилась глубокая тишина. Ганделла слез с табурета и покосился на крючконосого.

— Сто пятьдесят — это много. Я дам тридцать. — Что-то дрогнуло в лице старика, и он, подняв голову, уставился поверх голов чужеземцев.

Мисаурэнь молчала, и только жилка на ее горле начала биться быстро-быстро, и Сюмп подумал: как бы она не оборвалась.

— Хорошо, пятьдесят. — Старичок перевел взгляд на застывшего у дверей громилу, хотел было что-то ему сказать, но передумал.