Александр Плонский - Плюс-минус бесконечность (сборник)

Шпаков улыбнулся.

— А может, носители искусственного интеллекта — это мы с вами и вторична как раз наша, земная цивилизация?

— Вот именно!

— Нет, ваш ученый не бог, — проговорил Шпаков серьезно, — а как бы лучше сказать… главный конструктор, что ли. Бог нарушает законы природы, создавая материю из ничего… Здесь же все в порядке, все, все в полном порядке. Выходит, не бог это, батенька, а обыкновенный конструктор!

— Ну уж и обыкновенный, — рассмеялся Браницкий.

— Пожалуй, вы правы… Мозговитый был мужик! Так выпьем за него, а?

И они чокнулись бокалами с вещественным компонентом.

Браницкий пытался и не мог понять: как можно пользоваться телефоном, автомобилем, холодильником, наконец, телевизором — и… верить в бога? Будучи в заграничных поездках, повидал множество храмов, начиная со стамбульской Айя-Софии и кончая крупнейшим в мире католическим собором святого Петра в Ватикане. Всюду примета современности: сумеречные в прошлом своды освещены электричеством. Электричество и бог?! Нет, у Браницкого бог ассоциировался с восковыми свечами, а не с электрическими лампами.

Та же амазонка-философиня свела Антона Феликсовича с православным епископом Максимом, в миру Борисом Ивановичем. Браницкий, воспользовавшись обстоятельствами, решил проникнуть в психологию верующего, и не просто верующего, а одного из высших чинов церкви. Но епископ уклонился от обсуждения догматов веры, сославшись на то, что он практик, а Браницкому, мол, лучше поговорить на эту тему с теоретиком, например с одним из профессоров духовной академии.

Браницкий подумал, что вряд ли этот симпатичный пятидесятилетний мужчина с умным и немного лукавым взглядом эпикурейца сам верит в библейские легенды. В лучшем случае и он, и духовные профессора верят не в бога, а в религию — ее моральную функцию, нравственное начало. Дескать, религия оставляет человеку надежду: «Я же воззову к богу, и господь спасет меня».

«Казалось бы, оглянись вокруг: космические полеты, квантовая электроника, ядерная энергетика, — вновь и вновь недоумевал Браницкий. — Брось ретроспективный взгляд: Иисус Христос, Будда, Магомет, Моисей — какое они имеют ко всему этому отношение, что дали человечеству? Посмотри на дело рук своих, и распадутся в прах устои религии… Но, увы, не распадаются, даже, пожалуй, крепнут… А все дело в том, что наука не оправдала связанных с нею чересчур радужных сиюминутных надежд, не оказалась всесильной, как господь бог, не сумела исчерпывающе разобраться в бермудских треугольниках бытия. И это не могло не вызвать разочарование тех, кто искал в ней замену религии… Жернова научно-технического прогресса перемалывают мир обывателя, и он, предав науку анафеме, словно блудный сын, возвращается в лоно церкви. Неустойчивая микрочастица неустойчивого мира втягивается в орбиту религии…»

«И тем не менее, — не унималось второе «я» Браницкого, — все дело в страхе перед смертью. Смерть нелепа, она ставит под сомнение сам смысл жизни. Ну что останется после тебя? Два десятка книг? Они стареют еще быстрее, чем люди. Богатства, накопленные твоим мозгом, превратит в ничто смерть!»

Неужели оно право, это чертово второе «я»?

Дядя Браницкого Михаил Павлович в гражданскую войну был красноармейцем, а в тридцатые годы — киномехаником. Кино тогда уже обрело голос, и дядя часто возился со звуковоспроизводящей аппаратурой, что-то в ней усовершенствуя. Делал он это с явным удовольствием. Примостившись рядом, Антоша разглядывал большие стеклянные радиолампы и алюминиевые цилиндры, вдыхал елейный аромат канифоли.

Как оказалось впоследствии, дядины уроки не прошли бесследно. Михаил Павлович заразил-таки племянника своей страстью, но так никогда и не узнал об этом: вспышке «болезни» предшествовал довольно длительный скрытый период.

Но вот Антон прочитал небольшую книгу под названием «Веселое радио». Автора не запомнил и лишь спустя сорок лет выяснил, что книга принадлежит перу писателя-фантаста Немцова. Она словно спустила курок, который был взведен дядей. И в тринадцатилетнем возрасте Антон стал радиолюбителем.

В Москве на Арбате находился очень странный магазин. Он не был ни комиссионным, ни антикварным. Возможно, теперь его назвали бы магазином уцененных товаров, но и это не отразило бы его специфики. Магазин был волшебным. В нем продавали старые-престарые радиоприемники, откуда они брались — оставалось тайной. Там Антон купил за бесценок двухламповый ПЛ-2, выглядевший так, словно его только что изготовили, но упорно не желавший работать.

Потом были муки творчества, и наконец наступил миг, когда первый сделанный его руками приемник вдруг ожил. Произошло это в ночь на 1 января 1941 года.

Говорят, хуже всего — ждать и догонять. Антон предпочитал последнее: ожидание пассивно и оттого мучительно. Ждать он просто не умел и никогда этому не научился… Вот и тогда не стал дожидаться подходящего времени.

У родителей были гости, в тесной комнате звенели бокалы, играл патефон. Антон проскользнул на веранду. Его отсутствия никто не заметил — взрослые оживленно обсуждали международное положение.

Стоял трескучий мороз. Стекла на веранде заиндевели, вдоль щелей образовались ледяные сталактиты, алмазной пылью посверкивали подоконники и проемы дверей. Священнодействуя, Антон присоединил к приемнику батареи, надел наушники, медленно повернул ручку настройки, и… сквозь треск и шорохи эфира прорвалось негромкое, чистое и разборчивое звучание. Антон не вслушивался в смысл слов, воспринимал их как музыку. Они и были для него музыкой.

Много лет спустя, уже работая в НИИ, Браницкий вспомнил этот эпизод, потому что испытал нечто подобное. После нескольких месяцев упорных неудач наконец удалось отладить опытный образец радиоприемного устройства — одного из самых сложных по тому времени. Как и в далекую новогоднюю ночь, он включил питание, надвинул на уши телефоны и услышал необычайной красоты музыку: передавали Первый концерт для фортепьяно с оркестром Петра Ильича Чайковского.

Никогда впоследствии Браницкий не испытывал такого эмоционального потрясения: сказались крайняя усталость, граничащая с опустошенностью, удовлетворение от законченной работы, расслабленность, неожиданность. И многокомпонентный сплав чувств под действием музыки Чайковского вызвал в душе резонанс, по силе подобный шоку. Слезы застилали глаза Браницкого, струились по щекам, благо в это позднее время он, презрев требования техники безопасности, работал один.

Но этот день еще ожидал его в будущем…