Евгений Сыч - Ангел гибели

— Ну, что? — сказал им старик.

— Я из МИДа, — сообщил тот, что помоложе. — Извините, мы не смогли до вас дозвониться.

— Телефон сломался, — полуправдой ответил старик. Сломался или сломан — это уж дело его и телефона, и незачем впутывать в личное гостей, особенно незваных и незнакомых.

— Поэтому мы вынуждены были прийти к вам без приглашения, — продолжал приятным голосом тот, что помоложе. — Этот господин Эн из панамского посольства хочет познакомиться и поговорить с вами.

Старик посмотрел на Эн повнимательнее. — Эн улыбался ему, как счастливый отец блудному сыну, и старику это не понравилось. Такие улыбки на его памяти всегда кончались плохо. «А чего мне его бояться? — подумал Л'оро. — Чего мне вообще сейчас бояться?» И разозлился.

— Так что у вас? — поторопил он Эн.

— Я адвокат, — дружелюбно представился Эн, и его очки вспыхнули и засияли, закрыв глаза напрочь.

— А я вот болею, — противопоставил старик.

— Дас шпильт кайн роле, — обнадежил адвокат. — Бат ю а не больной, ю а, прежде всего, ун герой национале. By компрене?

— Компрене, — потерянно ответил старик. — А в чем дело?

— Ю хад брат, — утвердил адвокат, — и он нас оставил.

— Меня оставил, — мрачно поправил старик.

— Нас всех, — настоял адвокат и добавил зачем-то: — Ин Панама, ин зайн отель «Глория».

«Изменение в анкете, — понял старик. — В графе «имеете ли?» Полста лет назад бы такое изменение — и канала бы не было. Был бы канал без меня. То есть — что ж это я? Брат все-таки…».

Хорошо, когда в кармане пиджака лежит открытое бритвенное лезвие. Очень удобно: всегда можно достать и, не тратя времени на распечатывание пакетика, побриться, — если, конечно, окажется под рукой станочек — зажим. Правда, при таком способе хранения можно случайно и порезаться, неожиданно и быстро опустив руку в карман по какой-нибудь надобности. Но этого легко избежать: нужно только постоянно помнить, что в кармане пиджака лежит открытое лезвие бритвы.

— Я скорбеть, — проникся адвокат, — вместе с вами.

— Ладно, — сказал старик. — Ясно. Спасибо, что зашли.

— Но вы несете убытки, — огорошил его адвокат.

— Чего уж, — сказал старик, — возраст…

— Вы сейчас каждый день несете убытки: популярный отель, ресторан, плавательный бассейн. Процветающее дело — без хозяйского глаза.

«Во — чешет! — восхитился старик. — А то на трех языках двух слов связать не мог», — но вслух сказал самое необходимое:

— А какое я имею ко всему этому отношение?

— Самое прямое! — принял правила игры гость. Он быстро и торжественно достал из чемоданчика разноцветные бумаги с водяными знаками, подписями и печатями. Л'оро оглянулся на мидовца, тот нехотя кивнул, все, дескать, верно. Тогда старик с любопытством посмотрел на красивые бумажки.

— Но это вас совершенно ни к чему не обязывает, — подошел поближе к кровати мидовец.

«Вы обязаны обеспечить выполнение приказа в строгом соответствии с инструкцией. Приказ вступает в силу с ноля часов. Можете отбыть в столицу утренним транспортом. Связь с зоной временно прекращается». — «Вас понял», — отрапортовал Лоро, стоя навытяжку у телефона. «Разрешите доложить, — хотел сказать он. — В охране зоны — мой лучший друг. Вправе ли я сообщить ему? Что будет с охраной, если связь прерывается?» Молчание длилось несколько секунд. «Вопросов нет? — сказали в трубке. — Тогда приступайте».

С вечера по зоне прошел слух, что будет бунт и чтоб сидели все тихо, не высовывались. До этого за неделю строительство село на голодный паек: не подвезли продовольствие. Голодали все, даже охрана — с канала ни до одного населенного пункта самоходом было не дотянуться, снабжение шло централизованно, только паек охране полагался повесомей, чем строителям. И все-таки бунта не ожидали, новость напугала. К тому же стояли морозы. До утра все заледенели в нетопленных бараках. А утром прибежал вертухай, крикнул, что любого, кто высунется, посекут пулеметами.

Лоро сам этого не видел: отбыл последним транспортом в столицу, как было сказано. Не видел, как на нарах сбились все вместе, чтобы греться теплом живых, но к вечеру, к следующему утру, на третий день живых уже не было. Из пулеметов действительно били, но пытались выскакивать лишь немногие, они и остались лежать за порогом. Остальные ждали: разберутся, кончится же эта история когда-нибудь. Она и кончилась. Неделю охрана караулила мертвые бараки. Но потом и охранников прикончили холод и голод.

— Необходимо как можно скорее уехать, — объяснял между тем адвокат. — То есть, приехать, вступить во владение. Вам понравится. Море, солнце, воздух. Какой там воздух! Это как раз то, что вам нужно сейчас. И доктора — хорошие, дорогие доктора.

А в южную зону, говорят, не подвезли воду. Мороз, пожалуй, добрее.

— Никуда я не поеду.

— Как? — растерялся Эн, а мидовец обрадовался.

— Да так, — ответил старик. Помолчал, досказал решенное: — Отель продать, раз уж он такой популярный, и все остальное тоже, деньги перевести сюда. Вы уж с ними сами, — обратился он к мидовцу, — обсудите, как это лучше сделать. А я сейчас спать хочу, устал.

— Конечно, конечно, — обнадежил просиявший мидовец, — отдыхайте, все будет сделано.

— У него что, никого не осталось, кроме меня? — спросил старик у Эн.

Когда они наконец закрыли за собой дверь, собеседник поинтересовался:

— Отчего бы и не поехать? На людей посмотреть?

— Я на людей за свою жизнь насмотрелся, слава богу, — ответил старик. — У меня от них, от людей, в горле уже сухо и волосы вылезли. Как-нибудь доживу без перемен.

— Слушай, я давно спросить хотел: для чего тебя в столицу тогда вызвали?

— Не вызвали, пригласили. Празднества тогда в столице устраивались, в честь передовых строителей канала. С вручением наград и всенародным ликованием.

«Надо будет не забыть продиктовать еще вот что: соблюдающие справедливость соблюдают ее из-за бессилия творить несправедливость, а не по доброй воле. Это мы легче всего заметим, если сделаем вот что: дадим полную волю любому человеку, как справедливому, так и несправедливому, творить все, что ему угодно, и затем понаблюдаем, куда поведут его влечения. Мы поймаем справедливого с поличным: он готов пойти точно на то же самое, что и несправедливый, — причина тут в своекорыстии, к которому, как к благу, стремится любая природа… Надо не забыть. Пусть это не я придумал, но мне могут скорее поверить, чем древнему покойнику. Ведь я выжил, я жив, значит, прав».

— Хотел бы я быть на той площади, со всеми вместе, — закручинился вдруг собеседник. — Все мы должны быть вместе. Все, кто строил. Не повезло. Но ведь и смерть работала на общее дело. На общее благо.