Юрий Никитин - Я – сингуляр

– Зэков? – удивился я.

Он посмотрел на меня с некоторой опаской.

– Вячеслав, вы слишком прямолинейны. У нас не принято так называть людей, которые когда-то оступились, а теперь могут гореть жаждой все исправить, наверстать…

– Могут, – подтвердил я, подтвердила и Людмила Николаевна.

– Ну да, – согласился я, нельзя не согласиться, когда на тебя вот так смотрят, – могут, да…

Людмила Николаевна вдруг расцвела улыбкой, глядя поверх моего плеча, замахала рукой.

– Игорь Арнольдович!.. Игорь Арнольдович!

Я скосил глаза, но ничего не увидел, затем в поле зрения появился и остановился с приятной улыбкой на лице молодой мужчина в безукоризненном костюме, коротко подстриженный и тщательно выбритый.

Умело и элегантно поцеловал руку Людмиле Николаевне, Сергей Константинович представил меня, я кивнул, а Людмила Николаевна сказала радостно:

– Игорь Арнольдович, присядьте с нами!.. Мы всегда рады вас видеть!

Я улыбался вместе со всеми, как же, рад донельзя. Как бы двинуть его под столом незаметно для всех, инстинктивно не люблю слишком наутюженных и сладеньких мужчин. Все мы брешем часто, но с такой вот приклеенной улыбочкой брешут постоянно.

Игорь, который еще и Арнольдович, приятно улыбнулся и опустился на край стула, вежливый и предупредительный, как официант.

– Спасибо, я тоже всех вас рад видеть. Габриэлла, ты очаровательна, как никогда!

Габриэлла улыбнулась:

– Спасибо, ты очень любезен.

Он с приятной улыбкой оглядел всех, даже меня, взгляд рыбий, но губы растянуты и закреплены уголками в нужной позиции. Светский человек, ничего не скажешь. Он бы мне даже понравился, будь в Люшиной компании, но здесь нутром чую соперника.

– Мы как раз говорим, – сообщил Сергей Константинович, – о добавочных проблемах с демобилизованными из армии и… лицами, отбывшими свое в местах отдаленных.

Игорь Арнольдович понимающе улыбнулся.

– Хотя те места нередко рядом. Я, кстати, разработал ряд предложений… Нужно будет обсудить на ближайшем совете.

– Выгнать их всех на фиг? – предположил я.

Наступило шокированное молчание, Игорь Арнольдович победоносно улыбнулся, вот какого придурка вы посадили с собой за стол, ответил бархатным голосом:

– Предложения, как лучше адаптировать этих людей в университетскую среду.

– Да-да, – сказал Сергей Константинович торопливо. – Очень важно суметь их адаптировать, раз уж они заняли места…

– Тех, – спросил я, – кто сдал бы экзамены без всяких лимитов? Но эти места зарезервированы для освободившихся… Для отсидевших зэков?

Сергей Константинович ответил уклончиво:

– Да, для вышедших из мест лишения свободы… Кстати, у нас не принято об этом упоминать…

Габриэлла беспомощно смотрела то на них, то на меня, сказала обвиняюще:

– Они сами об этом зачем-то рассказывают!

Игорь Арнольдович кивнул:

– Да-да, увы. Так вот для них, понятно, предусмотрены некоторые скидки и льготы. О них ничего не говорится в правилах, но мы сами понимаем, что к таким людям должно быть более бережное отношение, чем к тем, кого миновала такая судьба.

Я тоже кивнул понимающе, да-да, еще бы, мы ж интеллигенты, хотя что-то внутри меня сказало язвительно, что других судьба такая почему-то минует. Наверное, всего лишь потому, что не грабят прохожих, не вламываются в чужие квартиры, не убивают и не насилуют. А так бы да, их бы тоже не миновала. Зато получили бы гарантированные места в университете на любом факультете.

Сергей Константинович тоже сказал с достоинством:

– Да, мы к ним относимся очень бережно.

– Помогаем со сдачей зачетов, – пояснил Игорь Арнольдович, – закрываем глаза на недостаточное… гм… посещение лекций и неявку на экзамены…

– Предоставляем академические отпуска, – добавил Сергей Константинович, – если они бросают вузы.

– Совсем? – спросил я.

– Нет, все это время уговариваем продолжить учебу. Иногда удается побудить продолжить.

Ага, подумал я хмуро, бывшему зэку восхочется потрахать чистеньких студенток, вот он и снова появится в универе. А преподы и рады, наперебой ставят ему зачеты.

Игорь Арнольдович поморщился, сказал со вздохом:

– Мне жаль, что наши универы не столь емкие, как на Западе. Там можно обучать буквально каждого, кто захочет. А у нас все ограничивается возможностями размещения в аудитории. Потому из-за нашей гуманитарной политики мы, если честно, недобираем талантливых студентов.

– Это как, – не понял я, потом догадался, – я думал, что это я так клево сострил, а вы меня разыгрываете! А вы в самом деле их места отдаете зэкам?

Игорь Арнольдович поморщился сильнее:

– Что вы, что вы! Зачем так сразу грубо и резко? Просто, если бы не такая справедливая и гуманная политика, мы бы набирали только способных молодых людей, желающих стать учеными. А теперь, когда мы проявляем гуманизм в полной мере, то почти четверть мест отдаем для демобилизованных, а пятую часть – для освобожденных из мест лишения свободы. Понятно же, что эти – четверть и пятая часть – не столь усердны в учебе.

Сергей Константинович кивнул:

– Да-да, и никто из них не стал еще ученым.

– Даже закончили университет единицы, – добавил Игорь Арнольдович. – Но и это победа! Мы всякий раз отмечали эти случаи особенно торжественно! И награждали закончивших дополнительно… Это же вернуть обществу людей, которые чуть было не свернули на неверный путь!

Я не утерпел, спросил:

– Но это за счет тех ребят, что искренне хотели стать студентами, но у них нет за плечами таких достоинств, как тюрьма?

Он посмотрел на меня с мягким укором.

– Как вы можете? Эти ребята все равно не пойдут воровать, а так мы спасаем бывших заключенных! Да-да, от повторения их преступлений!

– Некоторых, – уточнил Игорь Арнольдович и тут же добавил поспешно: – Но и это большая победа!

За счет тех, кто не сидел в тюрьме, мелькнуло у меня в голове. Или я не прав? Проявление гуманности – свидетельство о зрелости общества, о его культуре, как говорят со всех сторон. Почему же у меня постоянное ощущение неправильности? Или неправильный – я? Не могут же все ошибаться?

Габриэлла не выдержала, вскочила и ухватила меня за руку.

– Слава, пойдем! Я покажу тебе подлинники стихов Рубцова! Представляешь, он писал все карандашом, а потом перепечатывал на пишущей машинке!

– Зря он комп не завел, – заметил я.

– Тогда не было компов.

– Секретарше бы отдал…

– Он был бедный… Или ты прикалываешься? Нехорошо над девушкой смеяться!

– Так, – сказал я, – можно.

Она поглядывала на меня с тревожным вопросом в прекрасных умных глазах. Мы подошли к стене, под стеклами вместо картин и дипломов, как выставлено везде, множество страниц, исписанных мелким нервным почерком. Блики отражаются в стеклах ее очков, я видел только отражение страниц и ряды потрепанных книг в мягких затертых обложках, что значит – Рубцов часто брал их в руки.