Александр Казанцев - Купол надежды

В дверях с автоматом в руках стоял гориллоподобный сутулый субъект, у которого волосы росли прямо от бровей.

— Эй вы, ублюдки! Идите жрать то, что вам приготовил сегодня добрый Гарри. Пальчики оближете. — И, повернувшись, вышел.

Пианист не обратил ни малейшего внимания на этот окрик и виртуозно заканчивал двадцать четвертую прелюдию Шопена.

Профессор О'Скара поднялся со словами:

— Это Гарри, второй и главный наш тюремщик. У него страсть стряпать немыслимые кушанья. Они поистине ужасны. Но не дай вам господь их не похвалить. Говорят, он пристрелил приятеля, когда тот поморщился, жуя пережаренную индюшку. Друзья стали уверять, что у несчастного просто болел зуб. Гарри открыл ножом рот убитого, убедился, что половина зубов у того сгнила, и проворчал: «С такой поганой пастью нечего было браться за мою превосходную индюшку» — и пихнул труп ногой. Это нам в назидание красочно рассказал голубоглазый Джо. Вы только посмотрите на его глаза!

Музыкант блистательно закончил прелюдию и, выждав, когда Стилл и присоединившийся к нему О'Скара похлопали в ладоши, встал, взял с рояля автомат и указал стволом на дверь.

Вошли в отделанную дубом столовую, где на стенах висели темные доски с вырезанными на них изображениями убитой дичи.

Столы были накрыты на пятерых: дорогая сервировка, накрахмаленные салфетки!

— Жрите, — скомандовал Гарри, когда все уселись — американцы с одной стороны, Анисимов напротив, а гангстеры с автоматами положенными на белоснежную скатерть с боков друг против друга.

— У меня пятеро детей, мистер Анисимов. И еще двоих я взял на воспитание. Я уповаю на волю божью, но предпочитаю хвалить местную кухню, — прошептал профессор О'Скара.

— Хотел бы я видеть того паршивца, который не похвалит? — мрачно изрек Гарри, видимо, обладавший тонким слухом.

— Должен вас предупредить, сэр, — твердо сказал Анисимов, — что я согласно своему убеждению не ем мяса. Никогда.

— Что? — взревел Гарри, хватаясь за автомат.

— Я готов похвалить вашу стряпню, — раздельно продолжал Анисимов, — но лишь в том случае, если блюда не будут содержать мясного.

Гарри-горилла вскочил и выпустил автоматную очередь над головой Анисимова. За ним жалобно зазвенел разбитый плафон.

Николай Алексеевич не шевельнулся.

— Насколько я понимаю, меня, как и этих джентльменов, доставили сюда не для того, чтобы упражняться в стрельбе по живым мишеням в комнате, где пули портят богатую отделку.

— Дьявол вам в проклятую вашу глотку! Это хорошо, что вы напомнили мне про обшивку, не то я размозжил бы вам вашу проклятую голову.

С этими словами Гарри с автоматом наперевес вышел из комнаты.

— Он пошел в магазин купить чего-нибудь овощного, — примирительно заметил Джо. — Вы должны извинить его, мистер. Он плохо воспитан. Не знал отца, как не знала его и мать, панельная шлюха. Он родился не по ее воле и воспитывался не ею. Я говорю это вам, сэр, потому что видел, как вы слушали мою музыку. Гарри не то что я. Он с детства среди них, — и он указал глазами на автомат. — Его воспитала старуха Фоб, пока не умерла с перепоя. И он всегда выполнял то, что ему поручали. Даже самые страшные задания вроде взрыва банка, за что он, и получил свою кличку Гарри в память покойного президента, устроившего хорошую встряску японским макакам. Если вы будете вести здесь себя хорошо, то ничего с вами не случится. А вечером, если хотите, я вам еще сыграю.

— Мне понравилась ваша музыка, Джо. Я готов забыть, где нахожусь.

— Где находитесь? — переспросил Джо и усмехнулся. — На «вилле-гроб».

Глава восьмая. УКРАСТЬ АТОМНУЮ БОМБУ

Генри Смит любил ездить по американским дорогам. Идеальное бетонное покрытие, чуть шершавое, чтобы избежать скольжения шин, позволяло делать ход машины покойным, располагающим к воспоминаниям и размышлениям.

По пути в Вашингтон Генри Смит решил завернуть в Балтимор, навестить там мать, которую обожал, трогательно заботясь о ней, никогда не забывая послать ей из своих далеких репортерских скитаний сувенир с теплой сыновней запиской.

Представляя, как она встретит его, Генри Смит думал о себе, о детстве и все еще не устроенной пока личной жизни.

Мать научила его еще мальчишкой гордиться отцом, национальным героем Америки, сложившим голову во Вьетнаме за великие идеалы свободы и демократии. Позднее Генри узнал, что национальный герой погиб около вонючей вьетнамской деревушки, сожженной по его приказу вместе со всем населением, несомненно партизанским и враждебным. Вероятно, были там азиаты разного пола и возраста, пусть даже старики и дети, но при тотальной войне, навязанной американцам азиатами, считаться с такими вещами не приходилось. Потому Генри не осуждал отца, а готов был взять с него пример. Он унаследовал от него силу воли, ловкость и не слишком большую разборчивость в выборе средств и действий. С раннего возраста он понял, что в мире каждый человек заброшен в джунгли, где предоставлен самому себе. И свобода, полная и неограниченная, дарованная ему свыше, касается именно свободы действий, поэтому Генри не собирался остановиться перед сожжением какой-то там деревушки или чего-нибудь покрупнее, если за этим станет дело.

Избрав после окончания колледжа, где помнили заслуги его отца, журналистское поприще, он подумывал о большем.

Его бойкое перо привлекло к нему внимание не только газетных боссов, но и некоторых спецслужб, не раз прибегавших к услугам журналистов, если они «обещающие парни». Оказавшийся таким «обещающим парнем» Генри Смит охотно брался за самые рискованные поручения.

Это приносило ему дополнительный доход, который казался недостаточным для его аппетита. Поэтому, когда представилась возможность оказывать услуги, кроме спецслужб, и еще кое-кому, кто, по всей видимости, был к ним близок, Генри Смит проявил двойное усердие, получая теперь куда больше, чем прежде, и подумывал уже о собственной газете, когда он будет посылать парней в горячие места, которые пока посещал сам, будь то Африка, Иран или Ближний Восток.

Вот почему он направлялся сейчас в Вашингтон, где в Капитолии его ждал сам Броккенбергер, «Король лобби», не раз дававший ему важные поручения, тем самым определяя его будущую судьбу.

С этими мыслями, отнюдь не собираясь поделиться ими со своей любимой матерью, Генри Смит остановил новенький сверкающий кар на тенистой улице балтиморского пригорода.

Почтенная дама жила в собственном коттедже. Не знала, куда посадить сына, бегала по комнатам, хлопотала. Потом угощала домашней снедью и поносила всех соседок, жаловалась на доктора и многочисленные свои болезни.